Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Куда ж нам плыть?..

И он поплыл наугад. Лодка тыкалась в стволы берез, терлась о кору, цепляла и ломала сучья. Иногда брызги от весла долетали до лиц Вали и Васи. Валя только пыталась защитить от брызг Бернарда. Вася греб, а она все-таки достала хлеб, отломила корку и дала кролику. Тот, не мешкая, принялся уплетать корку, прижав уши.

— Я вижу, чужеродец этот тебе роднее соотечественников, — заметил Вася, сглатывая слюну.

Валя тут же отломила кусок хлеба и потянулась к Васе.

— Что ты, что ты, Фасечка, на, кушай.

Лодка качнулась.

— Эй, осторожнее! — крикнул Вася. — Корова!

Но Валя все-таки сумела дотянуться. И Вася вцепился зубами в кусок хлеба, потом перехватил его рукой, бросив весло, и начал уплетать. Валя улыбалась, глядя на него и кролика. Торопливо прожевав, Вася начал грести. И вдруг лодка уткнулась в упавшее дерево.

— О! — воскликнул Вася, работая одним веслом и причаливая к дереву боком, хватаясь за сук. — Давай вылезай и писай.

Валя оглянулась, надула губы, но начала выбираться из своего кокона. На ней была куртка. Валя осторожно выставила голую ногу, ступила. Дерево прочно держалось на воде, уйдя, видимо, сучьями в землю. Подобрав полы куртки, Валя спустила трусики и присела. Вася отвернулся. Вскоре послышалось звонкое журчание. Благополучно Валя вернулась в лодку.

— Ну вот! Теперь обедать! — воскликнул Вася. — Только отплывем чуток отсюда, — добавил он, потянув носом воздух.

И, отплыв немного в сторону, он открыл две банки шпрот. Нож был где-то в рюкзаке, и хлеб они ломали, куски макали в оливковое масло, цепляли бронзовые рыбинки пальцами, потому что и ложек пока не нашли.

— Хлеб и рыба, — бормотал Вася, — самая вкусная еда на свете.

— Семьдесят Второму спасибо.

— Кому? Опять какие-то твои фантазии? Кто это такой? Скажи уже. Ну? Чья кличка? Какой-нибудь нищеброд воротила вроде Мюсляя?

Валя не отвечала. Кролик тоже ел хлебные корки.

— Ты зря ему так много хлеба скармливаешь, — заметил Вася. — Ему надо вон коры надрать, пусть хрумкает. А то нам еще долго плыть. Как бы самого твоего Бернардика и не слопали.

Валя с ужасом взглянула на Васю.

— Что ты, Фасечка?!

— А что, ну съедим святого. Как будто вы не едите своего Христа. Ведь так? Как это называется-то по церковному? Вино, мол, кровь, хлеб — плоть. Лев Толстой был по жизни не людоед. Выступал против войны. А любая война и есть людожорство. И против этого вашего хлеба-вина на крови он тоже возражал. Что, мол, за дикое варварство? Пусть даже и символическое, мыслимое. А может, оно и хуже еще. Варварство-то в мыслях, зараза.

Поев, Вася окунул руки в воду и потер их, снова окунул, потом понюхал.

— Воняют. А мыло мы взяли? Ты взяла мыло? Там, возле умывальника? Нет?

Валя отрицательно крутила головой.

— Вот же проклятье, — бормотал Вася. — Мы превратимся в неандертальцев.

— Не превратимся, Фасечка, — отвечала Валя, — не-а.

— Ты-то хоть знаешь, о ком речь?

— О косматых из пещеры, — сказал Валя. — То неправда, Фасечка. Нас сразу сделали людьми.

— Чего? Хыхыы… Откуда ты знаешь?

— Мартыновна говорила.

— Верить певичке из сортира на Соборной горе?

— Еще отец Григорий говорил.

— Кто такой? Нищеброд или поп?

— Батюшка из сельского прихода. Он пешком в собор ходил. Всегда в пыли ряса да брюки, башмаки. Лик загорелый, волосы седые, грива, как у льва прям! Ух ты! И глаза синие-синие, как у тебя, Фасечка.

— Обрадовала. У меня поповские глаза?.. Да я с этими подхалимами Обло-Лаяй ничего общего не желаю иметь, даже глаз.

Валя перекрестилась. Вася уже налегал на весла, лодка пробиралась среди берез.

— Ой, Фасечка, не кротом же ты хочешь быть?

— Нет, конечно.

— Так вот мы и сотворены с глазами, с руками, с ногами. А этот… Обло?

— Это монстр, Вальчонок! — воскликнул Вася. — Как говаривал Петр Алексеевич, безымянный зверь о шестистах головах, превосходящий уже Людовика Одиннадцатого и нашего Грозного. То бишь Ваньку Кровавого. Но теперь мы знаем его имя: Обло-Лаяй из породы Баскервилей. Потому что англичане и все прочие шведы тоже хороши, блин. Вон, история Сноудена чего стоит… Или Буш, надувший весь мир со страшным оружием Хуссейна и смешавший Ирак с пылью и кровавым говном или расхерачивший Афган, целую страну, из-за двух своих вавилонских башен. Да их тайные тюрьмы для моджахедов, где их пытают, к примеру, тяжелым роком. Вот, черлт, выверты монструозного сознания! Мол, это же музыка, не гвозди. Но распять можно и музыкой. Или ихние полицейские чуть что фаршируют свинцом своих черных по малейшему подозрению. Это же параноики государства. Этому с удовольствием учатся наши бывшие менты, а сейчас тоже полицейские. Только у наших все черные. Но всякие анархисты, лимоновцы — чернее. Хотя лимоновцы скурвились. Ребята в тюряге, а писатель-лидер брызжет слюной восторга на лапы Обло-Лаяй.