Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Это каким?

Митрий Алексеевич дотронулся пальцем до шеи.

— Ну а Сева и привез мне эту зарянку поразительную, Zaragoz’у. По утрам она слетает ко мне и так вот поет, бегает по рукам, щекочет лицо. И я снова взялся за старое. Бердвотчерство лечит. Да, это проверено. Птицы кажутся нам такими безвинными созданиями, ангелическими, что ли. И общение с ними, в общем, целительно… Хотя никакие создания не могут заменить человека.

Митрий Алексеевич замолчал.

Вернулась Валя, на руках она держала Бернарда. Сразу сказала, враждебно глядя на Васю, что кролик совсем замерз и поник.

— Как это поник? Нормальный кролик, — сказал Вася.

— Нет, он тоскует, — возразила Валя.

— По тебе?

— По птичкам вон!

И она понесла кролика прямо к сетке и стала показывать ему птиц, сидевших на ветках сухой березки, приговаривая: «Ну, ну? Гляди вон, какие птахи, стратим-птички, фениксы…»

— И археоптериксы, — добавил Вася.

После завтрака Валя вспомнила про Париж и стала канючить. Митрий Алексеевич ответил, что хорошо, он расскажет еще, только вот пойдет и осмотрит владения.

— Мы тоже, — сказала Валя.

И они отправились в обход. Всюду стоял туман. Иногда, как призрак, вырывался из тумана Конкорд, Валя ойкала и тихо ругалась, пса она невзлюбила. Митрий Алексеевич попыхивал трубкой, похожий на какого-то капитана в своей фетровой шляпе. Вася поднял воротник пальто, потому что у него не было шапки. Валя поводила карими глазами направо и налево и фыркала как лошадь. В тумане все казалось каким-то другим.

— Хых, — просмеялся Вася, ежась. — Пространство загустело. И время. Все замедлилось… И время потекло вспять. — Он указал рукой на чугунный балкон над крыльцом. — И сейчас только что оттуда ушел барин Кургузов. А из окон смотрят его мамки-тетки…

— Ху-ууугу! — прокричала Валя. — Фася, не надо, не говори.

— Боишься крепостной стать?

— Призрака боюся. Ночью под окном кто-то так и хряпал по снегу, ходил-бродил, и я молилася.

— А что там в передаче говорили про время-то? — спросил Вася.

— Есть ли пространство мысли, — напомнил Митрий Алексеевич, едва видимый впереди в тумане.

— Вот, пространство и время замедляются, — сказал Вася. — А мысли?

— Текут свободно.

— Что он вообще хотел сказать?

— Ну… наверное, хотел спросить, есть ли пространство идеального. И вообще идеальное само по себе, вне человека.

— Хых… Типа — боженьки?

— Фася, — тут же попросила Валя, — ну пожалста, а? пожалста, Фасечка…

— В общем, да, — донесся голос Митрия Алексеевича, — хотя бы доказать существование всего одного слова, что независимо ни от каких внешних источников. Одно слово, и все. Может, оно и есть… И все его ищут, горят жаждой зарегистрировать. Представляю сообщение в новостях: мол, так и так, в Новгородской губернии найдено слово… Самоговорящее. Просто слово, и все.

— Хых-хы-хы-хы, — засмеялся мелко Вася, — хы-хы-хы… Это круче НЛО.

Валя перекрестилась.

Когда они прошли аллеей к небольшой церкви с колоннами и объемным куполом, с нее слетела стая грачей. Валя снова крестилась и шептала молитву, а потом обернулась к Митрию Алексеевичу и спросила: почему дяденька сегодня не молился?

— Вообще человек постоянно пребывает в молитве, — ответил он меланхолично. — По сути дела, весь человек и есть молитва. Человек и есть свечка.

Валя широко раскрыла глаза. На ее ресницах оседали капельки тумана.

— Да, — сказал Митрий Алексеевич, — одна долгая молитва. И тому, к кому она обращена, отлично, я думаю, это известно.

— Нет, но я жа как помолюся, то мне и хорошо, — сказала Валя.

— Ну, для самоуспокоения все и существует, — ответил Митрий Алексеевич. — Храмы, иконы, службы и так далее. Я бы не цеплялся за все это. Но кому-то это необходимо.

— Хых, как кому? Попам, — сказал Вася.

— Нет, прежде всего обычным людям.

— А попы греют руки.

— Фася!..

— Да и ладно. Но они же норовят на всех несогласных лапы наложить, цапают. Я не верил и не буду! Не лезьте мне в мозг своими лапами волосатыми, воняющими тухлой рыбой. Я не верю в бога, и все. И мне противны ужимки и прыжки этих обезьян. Я тоже обезьяна, но без претензий. Животное, и все.

— Как же… а свобода? — спросил меланхолично Митрий Алексеевич, взглядывая на него.

— Так животное свободно. Я не подписывался на государство, когда выскочил на свет из живота… Бегемотихи. А меня подписали. И заставляют любить. Да кто вы такие? Я ни в чем не виноват. Нет, говорят, во всем виноват. Перед всеми виноват, зараза. Перед родиной, попом, президентом, и всем должен — кому пот, кому деньги, кому кровь.