Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

— Э-э-э… — начала она, стараясь выглянуть в окно, но Вася тянул ее к сетке.

С улицы доносились слабые звуки голосов, все-таки стены башни-конюшни были довольно толсты. Валя что-то шептала. Вася прислушался. Она нашептывала песню: «Залетали к нему птицы-то райские, / Как запели ему песни-ти царские, — / Отошли от него худые мысли, / Отошли от него тогды дьяволе…»

Разговор длился, наверное, сто часов, а на самом деле, ничего на столе и простыть не успело, и Вася обжегся, когда они уселись и он взялся за ручку сковородки по своему обыкновению и отдернул руку, морщась… Эдик уже ушел. И Валя уже умылась. Птицелов помалкивал.

— Фасечка, ты опять! — воскликнула Валя.

— Зарлаза, прлоклятье…

Вася дул на руку. На другой его ладони багровел и кровоточил старый рубец. Вася улыбался, показывая прореху в верхнем ряду зубов…

— Не рыбак, дядечка? — спросила Валя.

Птицелов покачал головой.

Вася не ел, хмурился…

— Василий, — напомнил ему Птицелов, — картошка остынет. А окуни, хоть и костлявые, а вкусные, да, Вальчонок?

Та согласно кивала.

— Я их всегда покрепче зажариваю, томлю, чтобы кости рассыпались во рту, — объяснил Птицелов.

— Вам женку надо, — сказала Валя.

Вася сумрачно засмеялся и пробормотал:

— Только такую, что умеет готовить.

— Ведь тут ее нету, — поделилась своими наблюдениями Валя.

Птицелов кивнул.

А Валя снова крутила головой, зыркая во все стороны, пока не узрела фотографию миловидной женщины на стене.

— Нет, вот она? — спросила Валя, ткнув в ту сторону рыбьим хвостом. — Она, дядечка?

— Она, — неохотно откликнулся Птицелов.

— А… а где жа она? — снова спросила Валя.

— Просто исчезла, и все, — откликнулся Птицелов, — ушла утром на работу на свою киностудию, это была детская киностудия, Ксения любила чужих детей, своих-то не получалось завести… И пропала. Окончательно. Навсегда.

— Отсюда ушла? — уточнила Валя, хлопая глазами и облизывая ложку.

— Хм, до ближайшей киностудии здесь порядочно верст будет, даже на моем «Урале» долго ехать… Нет, это было в Питере.

И Валя неожиданно начала тихонько напевать:

— Потому я, душа, грехи угадываю, / Что я жила на вольном на свету, / Середы и пятницы не пащивалась, / Великого говления не гавливалась, / Заутрени, вечерни просыпывала я, / В воскресный день обедни прогуливала, / В полюшках душа много хаживала…

Тут и Птицелов перестал есть и возвел на Валю свои серые глаза. Но вдруг сильно и чисто пропела птица, и Валя сбилась, замолчала.

— Ой, это кто? — спросила она.

— Садовая овсянка… — Он помолчал, слушая. — А насчет пощения-говления и всех этих ритуальных поклонов и хождений… Дело-то не в этом.

— А в чем, дяденька?

Птицелов посмотрел на нее.

— Ну, ты и сама отлично знаешь.

— Я-а-а? — удивилась Валя и даже руки к груди прижала.

Под кофтой колыхнулись ее груди. Птицелов и Вася отвели глаза.

— Ой! — вскричала Валя, вскакивая и суетясь. — Про Бернардика-то совсем забыли…

Она зачерпнула картошки, отломила хлеба.

— Вот-вот, — проговорил Птицелов.

— Не давай ему картошки! — подал голос и Вася. — Она же соленая, будет потом пить да дуть по углам.

— Свеклу ему можно? Зерно? — спросил Птицелов. — У меня есть, давайте пить чай, потом и вашего собрата сенбернаров покормим.

Валя качала головой.

— Но как жа, мы кушаем, а он слюнки пускает…

И она дала кролику хлеба.

— Если усадить его за стол, — проговорил Птицелов, — то все встанет на свои места… А то чувствуется какой-то сбой. Жанровый, так сказать. И уже давно. Как только я приехал сюда. Может, кролика вашего мне и не хватало. А не этих коз…

Он наливал чай в стаканы в железнодорожных подстаканниках.

— Я в детстве из таких пил в поезде, — вспомнил Вася.

Птицелов кивнул.

— Это подарок Севы. Он работал машинистом.

— Ух ты! Поезда водил?! — воскликнула Валя. — Взаправдашние?

— Ага. Настоящие. Товарняки. Завтра у него будет выход в эфир.

— Кого? — не поняла Валя.

— Послушаем Севу по радио, — объяснил Птицелов. — Это еще один птицелов, точнее птицевед. Его имя всем известно. Даже за границей. Среди орнитологов он, как Сева Новгородцев среди любителей рока.

После обеда хозяин повел их в дом купца Кургузова. Выйдя из башни, Вася все озирался, прислушивался. Внизу простирались весенние воды реки. Их сопровождал Конкорд, все такой же молчаливый. Они взошли по осыпавшемуся крыльцу под чугунный балкон на чугунных тонких, но прочных колоннах. Птицелов сказал, что это точно чугун. Вася удивился, что его не переплавили на ядра.