Олег Ермаков - Голубиная книга анархиста

И вот результат, граф Лев Николаевич. Вот анархист-непротивленец, шатаясь, плетется с разбитой мордой. А был бы у него автомат!.. Хых-хы-хы…

Но это и не Обло-Лаяй его припечатало. А просто один из мазуриков, имя которым — легион, как говорится.

Вася шел туда же, куда и плыл — вниз по течению, хотя и казалось все время и особенно сейчас, что — вверх. Вверх, вверх. Туда же по другому берегу шла и Валя. Иногда они теряли друг друга из виду, а потом видели, взмахивали руками. Уже не кричали. Вася немного охрип. Солнце вставало выше над весенней землей. В полях журчали жаворонки. Иногда в воздухе проносились стаи каких-то птиц. Чайки все время выписывали пируэты над водой. По липким берегам бегали длинноносые кулики. Птичье население в основном направлялось на север. Высоцкий пел, вспомнил Вася, про них: «И куда эти птицы летят? / Если птицам положено только на юг…» Нет, не так. «Почему ж эти птицы на север летят, / Если птицам положено только на юг?»

— «С-слава им не нужна и в-величие…» — прерывающимся голосом пропел хрипло Вася и закашлялся. — Вот дерьмо… зараза…

Но сам же учил Валю петь, чтобы не бояться. А сейчас ему было не по себе. Это уже не страх, а обыкновенное отчаяние. Нет ничего — ни еды, ни лодки, ни рюкзака с поэмой снов, за которую во Франции их должны были встречать фанфарами… или в Швеции… Вася вспомнил чудной сон. Героем этого сна был один китаец, писатель, смотавшийся из тоталитарной Поднебесной в Париж и получивший там Нобелевскую премию. Как бишь его?.. Вася его книг не читал, просто услышал эту информацию, а вести о всяких беглецах, преследуемых режимами, его всегда волновали. И вот и увидел: в гостиничном номере этот китаец стоял перед зеркалом, надевал ослепительно белую рубашку, и внезапно окно приоткрыли снаружи и невидимая ему — но хорошо видимая Васей — пышноволосая королева Швеции, сняв золотое кольцо, протягивала его китайскому диссиденту. Так он и обручился с этой судьбой.

Еще об этом китайце рассказывали, что в Китае, где его книги запрещали, а самого автора гнобили в лагерях перевоспитания, после диагноза «рак легких» он пустился в пешее путешествие по горам и лесам. Диагноз оказался ошибочным. Надо будет что-нибудь почитать, найти этого автора.

А Вася пустился в путь по весенней воде… И вот каков результат.

Солнце высушило грязь на одежде, и та отваливалась кусками. В каком-то фильме так отпадала грязь от слона. И на миг Вася даже почувствовал себя слоном. И ему захотелось задрать хобот к небу и затрубить что есть мочи. Взывая о чем-то к кому-то… Или еще лучше — вызывая Обло-Лайю на поединок. Раз Обло-Лаяй не видит границ, значит, ему надо их обозначить. Каждый вправе отражать вторжение на его поле, учил Такер. А рыло Обло-Лайи давно уже в каждом поле, в каждом доме, слюнявый нос тычется в висок, смрадное дыхание обжигает затылок.

Удивительно, как это Вася Фуджи, еле волочивший ноги, уже засыпавший на ходу и пробуждавшийся на кочках, почти падая, удивительно, как это он испытал такой прилив творческих сил анархизма здесь, на Великой Русской топкой равнине. И если бы и вправду сейчас с чавканьем и хлюпом выбежало Обло-Лаяй, Вася Головкин, Вася Фуджи, ставший слоном, вступил бы в эту историческую, всемирную схватку. Ибо он устал убегать и бояться. Раз Обло-Лаяй гонит его и жалит своим скорпионьим стрекалом, а ему уже некуда убегать, то — прощай, непротивление и тошнота насилия, и здравствуй, оружие! Право жизни и смерти и на моей стороне, учил Штирнер. Право вогнать бивень в брюхо Обло-Лайи. Или упасть с разорванной глоткой.

…Но… но… еще слону Фуджи было куда убегать. Да и не слон он вовсе был, а скорее кролик, ведь правда?

Разморенный солнцем через несколько часов ходьбы берегом этой реки, споткнувшись очередной раз, Вася не встал сразу, а заснул. Ему, конечно, снились сны.

Двое шли по туннелю. Первый предупредил второго, что оглядываться ни в коем случае нельзя, хотя сам видел все. Что же там было? Ничего особенного. Своды, стены — впрочем, странно красноватые и какие-то напряженные. Но если бы второй оглянулся, то он узрел бы нечто ужасное, и «его песенка была бы спета». И он испытывал муки потому, что нельзя обернуться. Так что первому пришлось накрыть ему лицо куском кожи. И тогда второй повернулся с жадностью и глядел, глядел сквозь кожу, но ничего не увидел.

Они дошли до поворота. Здесь был выход из туннеля: двухстворчатая дверь пропускала много света, так что в этом месте было очень светло.