Юрий Нестеренко - Комбинат

— Адресуйте этот вопрос тем, кто уреза́л наш бюджет и пытался нас закрыть с конца восьмидесятых, — возмутился Червяк. — В прежние годы мы активно вкладывались в развитие социальной сферы города. Собственно, без нас ее вообще бы не было. Как и города как такового.

— Но все-таки — за эти фактически уже пятнадцать, как я понимаю, лет, что ваша основная продукция не востребована, предпринимало ли руководство комбината попытки перевести производство на мирные рельсы? Наладить выпуск того, что действительно нужно людям, и спасти город, фактически вымирающий без работы?

— Вы про конверсию? — высокомерно усмехнулся Червяк. — Когда заводы по производству самолетов и танков, которых боялся весь мир, выпускают кастрюли и сковородки? Это, по-вашему, то, что «действительно нужно людям»?

— Ну знаете, лично мне сковородка действительно куда нужнее, чем танк. Но мне почему-то приходится покупать ее, в лучшем случае, в Европе, а в худшем — в Китае. А еще мне нужнее, например, качественный автомобиль. Вот почему у нас танки делать умеют, а автомобили — нет? Хотя последнее, казалось бы, куда проще.

— Вы мыслите узкообывательскими категориями, — процедил Червяк чуть ли не с ненавистью. — Наше производство уникально. И не может быть переориентировано на выпуск корыт и унитазов, даже если бы предателям национальных интересов этого и хотелось.

— В каком смысле уникально? Хотите сказать, что ваша продукция не имеет зарубежных аналогов?

— В современном мире — практически не имеет, — гордо подтвердил Червяк.

— Но раньше такие работы велись и за рубежом, я правильно понимаю?

— Велись. Но были свернуты.

— Так, может, это произошло из-за их неэффективности? — вкрадчиво осведомился Селиванов.

— В том числе, — невозмутимо подтвердил Червяк. — Неэффективности конкретных методик, хочу это подчеркнуть, а не технологии в целом. Но главным образом из-за… внешнего давления.

— Вы не боитесь, что такое же давление будет оказано на Россию? Или, возможно, уже было оказано в девяностые годы?

— Мы никому не позволим вмешиваться в наши внутренние дела, — процедил Червяк.

— Но существуют же международные договоры и обязательства России. Об ограничении наступательных вооружений и все такое.

— На нас никакие договоры не распространяются.

— Вы имеете в виду страну или комбинат? — усмехнулся Николай.

— Комбинат, — ответил Червяк после крохотной паузы.

— Скажите, а почему в вашем кабинете нет окна? — вдруг спросил Селиванов.

— Окна есть только в стенах, обращенных наружу.

— То есть никто не должен видеть внутренние круги, я правильно понимаю? Даже начальник Первого отдела?

— Все кабинеты вдоль внутренней стены построены по общей схеме. Нет необходимости прорубать окно персонально для меня. Тем более что я не увидел бы там ничего для себя нового.

— Но вы сами бывали во внутреннем круге?

— Это не входит в мои обязанности.

— Значит, не бывали?

— Повторяю, это не входит в мои обязанности. И вообще, внутренняя структура и организация зон допуска комбината вас и ваших читателей не касается.

— Ну хорошо, хорошо. Просто я уже наслушался баек, что работники внутреннего круга остаются там пожизненно и даже посмертно. Вы можете это как-то прокомментировать?

— Вы хотите, чтобы я комментировал байки? Может, вам еще прокомментировать сказку про Красную Шапочку?

— Если так, могу я поговорить с кем-то из работающих там?

— Нет.

— Но вы же понимаете — я могу встретиться с ними и вне рабочей обстановки без вашего разрешения.

— Тогда зачем вы спрашиваете меня?

— Тогда зайдем с другой стороны. Могу я все-таки переговорить с директором или его замом?

— В этом нет необходимости. Я излагаю согласованную позицию руководства.

— Ладно. А как насчет памятника архитектуры шестнадцатого века — храма, находящегося на территории комбината, к которому нет доступа ни для верующих, ни для историков и искусствоведов?

— Он охраняется государством.

— И какой в этом смысл, если его никто не видит?

— Есть много сокровищ в хранилищах, которые вы никогда не увидите. В тех же музеях в запасниках. И что?

— А церковь не требует его вернуть?

— С Русской православной церковью у нас полное взаимопонимание.

— Стало быть, — заключил Николай, — ваша совесть чиста, с какой стороны ни посмотри.

— А какой может быть совесть у того, кто работает во славу своей страны?

— Как сказать… у многих таких людей руки оказывались по локоть в крови.