Юрий Нестеренко - Комбинат

— Не думаю, — хохотнул Николай, отмечая про себя, что не зря авансом похвалил ее ум. — И логистику от логики тоже отличаю. Конечно, меньше всего мне бы хотелось превращать мой материал в производственный роман эпохи соцреализма — да такое мой редактор и печатать бы не стал. Но, полагаю, даже и в вашей рабочей рутине можно найти свои интригующие моменты, даже загадки, я бы сказал. Вот например…

— Завтра, — оборвала его Марина. — Я не хочу обсуждать это по телефону.

— Хорошо, — с готовностью согласился Николай. — Мы сможем встретиться на комбинате? Я бы охотно взял у вас интервью прямо на рабочем месте. Возможно, вы бы даже могли устроить мне небольшую экскурсию по комбинату, не нарушая, разумеется, норм внутреннего распорядка?

— Нет, — твердо ответила Марина. — Там мы не сможем поговорить… без помех. К тому же я в третьем корпусе сижу, вас туда вряд ли пустят из первого.

— У вас что же, для каждого корпуса свой пропуск?

— Ну, как сказать… постоянные нет, действительны в пределах всего круга. Но вахтерши в коридорах сидят. Своих, ну которые у нас работают, они обычно ни о чем не спрашивают. Но вот чужого с разовым пропуском очень даже могут.

— Неужели они всех своих в лицо помнят? — усмехнулся Николай. — Комбинат же большой.

— Вы не представляете, какой у них глаз наметанный.

— Ну ладно, где тогда? После работы?

— Нет, после работы я завтра не могу… но я могу к вам в обед выйти. Знаете сквер возле памятника Ленину?

— На вокзале, что ли? Это же далеко.

— Нет, на привокзальной площади свой Ленин. Есть еще перед музеем Ленина и перед бывшим горкомом, и бюстов целая куча… но я не про эти. Недалеко от проходной скверик есть, если спиной к комбинату стоять, то слева, там метров пятьдесят пройти… Там в перестройку ларьков вокруг понастроили, чипсы там всякие, «сникерсы», мороженое и все такое, народ туда бегал, кому наше столовское меню не нравится. Потом это все позакрывалось, сейчас один только остался, шаурмой торгует, но я вам ее брать не советую.

— Из кошек и собак делают? — усмехнулся Николай.

— Если не из чего похуже, — серьезно ответила Марина.

В общем, там скамейки вокруг памятника, вот там меня ждите после двенадцати.

— Хорошо. Я буду в темно-синей куртке от Calvin Klein, усов и бороды у меня нет, волосы…

— Я вас узнаю, — перебила Марина. — До завтра.

Да, с запозданием подумал Николай. Конечно, узнает. Вряд ли в этом скверике окажется еще кто-нибудь, одетый не в китайско-турецкую дрянь.

Остаток этого дня прошел без каких-либо примечательных событий, если не считать того, что на ужин Алевтина Федоровна подала не курицу, а рыбу. Это было филе трески, сухое и жесткое, как подметка. Николай успел уже отвыкнуть от того, что рыба, которую он вообще-то любил, может быть такой.

Тем не менее, он поблагодарил хозяйку и попросил разбудить его пораньше, поскольку в десять ему уже надо быть на комбинате. По этой же причине он не стал засиживаться с ноутбуком так поздно, как обычно, но, как это обычно и бывает, когда ложишься спать пораньше в надежде выспаться, долго ворочался и не мог уснуть. В конце концов он все же — не провалился, не погрузился, а как-то сам незаметно для себя оказался в каком-то невыносимо нудном и унылом сне без начала и конца. В этом сне он брел, почему-то совершенно голый, под серым небом — даже не пасмурным, а просто серым, словно таким и был его единственно возможный цвет — по бескрайней бурой равнине, состоявшей из полужидкой грязи. Куда и зачем он идет, он не имел ни малейшего понятия. Особой надежды дойти у него не было, но и остановиться посреди всего этого было невыносимо, а повернуть назад означало признать ошибочным весь уже проделанный путь. Грязь, однако, постепенно становилась все жиже, тускло блестевшие лужи, поначалу не очень крупные, сливались воедино, грозя превратить равнину в сплошную топь. К счастью, из воды выступали кочки, точнее — низкие, почти плоские островки, и Николай пошел по ним, перепрыгивая с одного на другой, пока не понял, что топчет босыми ногами вовсе не землю, не камни и не дерево. Это были человеческие лица, полупогруженные в грязь… лица, обращенные вверх, с открытыми ртами, куда затекала бурая жижа, и открытыми глазами, незряче уставившимися в вечно серое небо. Николай не мог понять, мертвые они или живые. Кажется, это было все равно.

Он подумал, что это лица тех, кто шел этим путем до него. И там, где они закончатся…

С этой мыслью он проснулся — в полной темноте, все еще чувствуя чужие рты и носы под своими подошвами. За окнами снова нудно шелестел дождь.