— И не смущает вас такая помощь? — усмехнулся Николай, шагая в указанном направлении.
— А что тут должно смущать? Я, признаться, и сам в юности на мотоцикле гонял.
— Да нет, я не про то. Вервольф — все-таки нечистая сила. Оборотень. Или деньги не пахнут?
— Ну, это же эпатаж, вы ж понимаете. Так-то они почти все православные. Некоторых я лично крестил.
— Случайно не Михаила Косоротова?
— А, вы его знаете? Нет, у него, насколько мне известно, обратная ситуация — он крещеный, но не верующий. Но он у них, в некотором роде, зиц-председатель. В основном делами клуба сейчас заправляет его друг Владимир, вот его я сам крестил… хотя это уж они пусть вам сами рассказывают, если у них интервью брать будете.
— Может, и буду, — пробормотал Николай, разглядывая фрески. Света было маловато, но хорошо было видно, что они изображают ад. Молодые обнаженные женщины, нарисованные пусть и без максимальной детализации, но вполне анатомически достоверно, висели на тонких веревках и цепях, подвешенные на руки, за ноги, за волосы, за пронзенные крюками груди и языки, корчились на дыбах и на вертелах над огнем, извивались под ударами кнутов и уколами вил, которыми потчевали их маленькие краснокожие черти. Бог есть любовь, м-да. Для приличия в композицию было добавлено и несколько грешников-мужчин, но они явно пользовались у художника куда меньшей популярностью. Причем Селиванов сильно сомневался, что это обстоятельство объясняется лишь представлением об изначальной греховности женской натуры; учитывая, что большинство людей умирает все же в старости, а возвращения молодости грешники определенно не заслуживают, куда логичнее было бы населить ад преимущественно старухами, а не юными нагими красотками. И вот эта вот откровенная садомазопорнография считается благочестивой! Николаю и раньше приходило в голову, что и жития святых мучениц, весьма вероятно, проходят по тому же ведомству — например, из «Жюстины» де Сада получилось бы превосходное житие, и наоборот, многие тексты, почитаемые ныне священными, изначально были не более чем извращенными сексуальными фантазиями страдающих от вынужденного воздержания монахов.
— Насколько эти фрески близки к оригинальным? — все же уточнил Селиванов, подумав, что это могло быть и тонким издевательством «Вервольфа».
— Очень близки, — ответил, однако, Никодим. — Сохранились старые фотографии внутреннего убранства церкви, черно-белые, правда. Но и часть фресок, и на этой и на той стене, тоже сохранились довольно хорошо. Так что художнику не пришлось фантазировать.
— Ясно, — Николай сделал пару фото, хотя и сомневался, что при таком освещении удастся вытянуть приемлемое качество, и повернулся на каблуках. — А про храм Жертвоприношения Авраама вы что-нибудь рассказать можете? Его не собираются передавать церкви?
— Говорят, что это очень… величественное и впечатляющее сооружение, — ответил священник со странной интонацией. — Но ни я и никто из ныне живущих его не видел. Он же во внутреннем круге.
— Что за внутренний круг? — изобразил неведение Николай.
— Главная, наиболее секретная зона комбината.
— А, ну да. Но тогда, очевидно, все же не «никто из живущих»? Работающие в этой зоне-то видят?
— Ну… — на миг смешался Никодим, — если не считать их, конечно.
— Но они никому не расскажут.
— Никому.
— А среди ваших прихожан их нет? Или хотя бы их родственников?
— Нет, конечно, — чуть ли не фыркнул поп; похоже, эта мысль показалась ему смешной.
— Вы ведь не хотите сказать, — произнес Селиванов, пристально глядя ему в глаза, — что они и в самом деле никогда не выходят из этого своего круга?
— Об этом вам надо спрашивать не меня.
— А кого? Вы ведь работали на комбинате.
— Только во внешнем круге. И занимался чисто техническими задачами. Храм в мою сферу не входил.
— Ну что ж, спасибо за беседу, — Николай двинулся в сторону выхода.
— Пока вы не уехали, можете заходить еще, — поспешно сказал священник. — Я охотно побеседую с вами снова. Знаете, большинство моих прихожан — люди простые, возможность поговорить с человеком умным и образованным, пусть и придерживающимся иных взглядов, выпадает нечасто.
— Благодарю, — усмехнулся Николай, — но, если вы надеетесь добавить и меня к списку ваших крестников, вынужден вас разочаровать. Посещение вашей церкви лишь подтвердило мою мысль, что религия нужна не для продвижения добра, а для оправдания зла. Для придания ему высшего смысла, вы ведь сами так сказали?
Читать дальше