Юрий Нестеренко - Комбинат

— И все? — удивился Николай. — А как же чудеса?

— Позже из гроба святого стало сочиться целебное миро.

— Ну, это после смерти, — Николай чуть было не сказал «это не считается». — Посмертные чудеса — это, как я понимаю, награда за прижизненную святость. А она-то здесь в чем?

— Прижизненная святость не всегда проявляется явными чудесами, — возразил священник. — Хотя в данном случае чудо, несомненно, имело место. Чудо покаяния, чудо полного преображения совсем, казалось бы, погибшей души. Вообще, несмотря на то, что святой мученик Варвар жил в Греции, мне кажется, это очень русский святой. История греха, буйного разгула и насилия, очищенного через покаяние, смирение и полное самоотречение, и увенчавшаяся добровольно принятой мученической кончиной. Внешне неброское чудо внутреннего преображения без ярких, да простится мне такое слово, спецэффектов, характерных для ветхозаветных чудес.

— Угу, — не сдержался Николай, — первую половину жизни ваш святой провел как насильник и убийца, вторую — как животное. Вред причинил немалый, а пользы — совершенно никакой; не то что убитых не воскресил, но и ограбленным деньги не вернул или там на благотворительность их не потратил — так и бросил все в пещере. И умер в итоге тоже как дикий зверь, даже не за веру, а просто нелепой смертью по ошибке. Зато каялся, унижался и ползал на четвереньках, за что и провозглашен святым. Очень по-русски, воистину.

«Жил, как собака, и умер, как собака», — вспомнились ему слова Алевтины. Впрочем, едва ли Петька каялся хотя бы перед смертью.

— Вы, я так понимаю, неверующий, — сказал поп.

Осуждения в его тоне, впрочем, не звучало.

— Правильно понимаете, — кивнул Николай. — Впрочем, я здесь не ради религиозных диспутов. Я журналист из Москвы, Николай Селиванов. Приехал писать о вашем комбинате и городе. Охотно выслушаю и мнение местного духовенства о том, как вы тут живете и что думаете о комбинате и о прекращении работ на нем — если, конечно, подобные мирские проблемы вас вообще занимают.

— Очень приятно, Николай, — степенно наклонил голову поп. — А я отец Никодим. В миру, если вам так проще, Никодим Ермолаев. Но у меня нет благословения говорить за все духовенство, могу только от себя лично…

— Да, разумеется.

— Знаете, Николай, я вас, на самом деле, очень хорошо понимаю. И этот ваш агрессивный радикализм, готовность осуждать других, тоже. Я сам таким был. Я ведь, на самом деле, не всегда был священником. В советские годы я работал инженером на комбинате…

— Вот как? — тут же заинтересовался Селиванов. — И чем вы там занимались?

— Ну, технические подробности вам неинтересны. Там есть своя специфика, связанная с тем, что приходится использовать довольно-таки примитивные технологии, потому что высокие технологии там не применимы… но это, в общем, все неважно. Важен нравственный выбор, встающий перед каждым работником комбината — да и, в конечном счете, перед каждым жителем нашего города.

— Нравственный выбор? Между чем и чем?

— Ну как… работа на комбинате — это не просто забота о собственном пропитании и прочих телесных нуждах, не просто повиновение властям, предписанное в том числе и христианскими канонами… это еще и работа во имя Отечества. Но в то же время, с точки зрения обычной, традиционной морали, это работа, несущая смерть, а стало быть, зло…

— Вы имеете в виду оружие массового поражения?

— Скорее я назвал бы это орудием национального доминирования. Средством обеспечить России превосходство над любой другой страной мира… И вот тут-то и возникает нравственная проблема. Она не в том, допустимо ли творить зло ради блага, нет. Ответ на этот вопрос давно известен, и он положительный. Помните, как говорит Мефистофель у Гёте — «я часть той силы, что вечно хочет зла, но совершает благо»? Это, конечно, художественное произведение, но и религия с такой позицией согласна. Господь попускает злу совершаться, не потому, что не может или не хочет его пресечь, но потому, что оно, в конечном счете, способно послужить добру, пусть и непостижимым для несовершенного человеческого ума образом… Так вот, вопрос не в этом, а в том, служит ли зло благу в данном конкретном случае. Достойно ли мое Отечество владеть такой силой и занимать особое положение в мире. И вот в перестройку, особенно когда пошли все эти публикации, я пришел к выводу, что — нет, не достойно. Что комбинат должен быть закрыт даже не потому, что он творит зло сам по себе, а потому, что оно служит ложной, порочной цели. Я уволился, я обратился ко Христу, желая искупить грех служения неправому делу. И был в свое время одним из самых активных сторонников закрытия комбината. Даже организовывал в начале девяностых митинги, собирал подписи под письмами Ельцину… имел через это большие неприятности, меня чуть не лишили сана, в который я лишь недавно был рукоположен… и вот через церковное покаяние, наложенное за неуместную для священнослужителя политическую деятельность, через размышление и духовный поиск, через обиду, не буду скрывать, неукрощенной тогда гордыни, обиду на то, что вслед за светским государством меня отвергает и церковь, к которой я обратился со всем восторгом неофита — через все это я пришел, в конечном счете, к лучшему постижению Христа и миру в собственной душе. Я понял, что комбинат и Христос не противоречат друг другу. Что мое Отечество, которое я почитал неправедным и недостойным, видя, как живут мои земляки и не только они — достойно великой любви и великого возвышения именно потому, что готово приносить великие жертвы не ради материальных благ, как другие державы, даже не ради идеалов личной свободы, которой обладают в наибольшей мере дикие звери, не стесненные нравственным законом, но что оно способно на высший подвиг смирения и самоотречения, даже не спрашивая «а что мне за это будет?»…