Роберт Ибатуллин: Демаскировка

Севенна расстегнула бисерную пуговку манжеты.

— Помните?

Гренцлин кивнул. Слёзы так и текли по его изуродованному лицу.

Севенна поддёрнула рукав, обнажая руку до локтя, и подала ему.

— Потрогайте.

Он прикоснулся к нежной тёплой плоти чуть ниже локтевого сгиба и осторожно надавил. Сквозь мякоть слабых мускулов его палец упёрся в металл. Локтевое сочленение. Гидравлический плунжер.

— Они считали из мозга вторую часть моей памяти, — сказала Севенна, застегивая манжету. — Соединили обе части и записали сюда. — Она показала на свою грудь. — И теперь я помню всю свою жизнь. Теперь у меня есть детство. Да, я стала машиной, но клянусь, во мне сейчас больше человеческого, чем тогда. И всё это благодаря вам, господин Гренцлин. Всё благодаря тому, что вы пожертвовали собой.

Севенна наклонилась над ним, овеяв запахом мяты и дождя, закрыла глаза и коснулась его пересохших губ своими губами.

Люди и механизмы, живое и мёртвое, прошлое, будущее… всё стёрлось, всё стало пустыми словами, всё потеряло значение.

Севенна выпрямилась. Взгляд её затенённых ресницами голубых глаз стал значительнее, таинственнее.

— Я не могу вернуть вам здоровье, господин Гренцлин. Но я хочу скрасить ваши дни. Кто знает, сколько их ещё будет. Сделать вас хоть немного счастливее. — Она обернулась к двери и повелительно крикнула: — Венетта, войди!

И в комнату вошла вторая Севенна.

Точно такая же, но одетая в грубое саржевое платье служанки, чепец и деревянные башмаки. Её глаза были пусты. Они остановились на Гренцлине, и во взгляде не появилось ни страха, ни отвращения — будто копия Севенны не имела понятия о том, каким должно быть правильное человеческое лицо.

— Я назвала её Венеттой, — пояснила первая Севенна. — Это уменьшительное, меня так называли в детстве. Надо же было как-то отличать её от меня. Но вы можете называть её Севенной, если хотите… Венетта! Это Гренцлин — твой новый господин. — (Копия с безразличным видом поклонилась ему). — Ты должна служить ему и исполнять все его желания. — Она смущённо обратилась к Гренцлину: — У вас, наверное, уже немного осталось желаний… но она сможет за вами ухаживать, готовить еду…

Видя ужас на его лице, Севенна поспешила добавить:

— Не пугайтесь, господин Гренцлин! Она спокойная и послушная. Её уже научили немного говорить, работать по дому… Правда, она не очень хорошо соображает. Всё-таки два раза вскрывали мозг и соскабливали память, это не проходит совсем бесследно… И я, конечно, буду высылать денег на её содержание, здесь вам не о чем беспокоиться. Господин Гренцлин! Вы недовольны? Боже правый, а я ведь так надеялась вас обрадовать…

Он замотал головой.

— Нет-нет, ваша милость, это прекрасный, прекрасный дар… это так заботливо с вашей стороны… — Гренцлин закашлялся.

— Мне кажется, вы всё-таки недовольны… Вас смущает, что она ненастоящая, что она копия? Но ведь на самом деле она и есть оригинал, а копия — это я… Ах, господин Гренцлин, я надеюсь, вы быстро привыкнете. Венетта хорошая, очень услужливая. Если я обидела вас этим даром, пожалуйста, не вымещайте зло на ней…

— Ваша милость, я никогда…

— О, господин Гренцлин, простите меня. Конечно же, вы рыцарь и никогда не обидите женщину. А теперь мне пора, прошу извинить. Господин барон и так неохотно согласился на эту встречу. Храни вас Господь Троорл.

Севенна вышла. Почти побежала по гостиничному коридору. Скорее, скорее на воздух. Её мутило от запаха в комнате Гренцлина. Она знала, что дурно ей не станет, но ощущение всё равно было отвратительным. К тому же его лицо, жуткое сожжённое лицо… Бедный мальчик!

Она сбежала по лестнице. Лил дождь. Форейтор в мокрой насквозь ливрее подскочил, распростёр над её головой накидку. Под этим прикрытием Севенна заскочила в карету. Она прислушалась. С верхнего этажа гостиницы раздавался то ли истерический хохот, то ли переходящие в кашель рыдания. Бедный, бедный мальчик! Но ничего, он привыкнет… если, конечно, успеет за отпущенный ему срок… Форейтор закрыл дверцу. Кучер хлопнул кнутом. Карета с плеском покатила по лужам.