Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Наим замолчал, ожидая, должно быть, смеха или другой реакции слушателей, но Душан, которого анекдот не тронул, тоже деликатно молчал, Акрам же, который всегда туго соображал, после паузы спросил:

— И что? Что мельник сделал?

— А что мельник?! — почувствовалась в тоне Наима досада. — Мельник, наверное, рассмеялся и отпустил Насреддина…

— А может, не отпустил? — не успокаивался Акрам. — Может, взял и отправил в сумасшедшую больницу…

— Конечно, если бы мельник был таким, как ты! Ослом набитым! — рассердился Наим, и, чтобы не осталась у него в душе горечь от неблагодарных слушателей — ведь что–то Наима взволновало в анекдоте, хотел, чтобы и другие знали, — Душан спросил:

— А Насреддин, Наим, какая ему польза от такого притворства? Ведь мельник все равно назад отобрал пшеницу, прежде чем отпустить Насреддина…

— Отобрал, конечно! — сказал Наим, воодушевившись, будто обрадовался догадливости собеседника. — Но ведь пшеница это… как бы тебе сказать? Внешняя польза, для желудка. А какой чудак ищет этой пользы? Когда Насреддин хотел заняться торговлей, он купил в одном месте базара девять яиц на рубль, сел в другом месте и за тот же рубль отдал целый десяток яиц. Когда у него спросили: «Ходжа, почему ты торгуешь себе в убыток?» — Насреддин ответил: «Не все ли равно, прибыль или убыток, пусть друзья видят, что я торгую, и уважают меня еще больше…»

Этот анекдот понравился Душану, он тихо засмеялся, но не успел ничего сказать, потому что Акрам опять вставил в разговор:

— По–моему, это глупость — торговать себе в убыток!

— Ты что, Акрам, аткендец? — язвительно спросил его Наим.

— Нет, а при чем здесь аткендец?

— Аткендцам очень не нравится этот анекдот. Услышат — вскакивают, машут руками, считая, что Насреддин оскорбил святое дело — торговлю…

Душан послушал их перепалку, боясь, что Наим обидится и не захочет рассказать еще что–нибудь о Насреддине.

— А какая польза нужна Насреддину, Наим? — спросил он дружелюбно и тихо.

— Чудакам нужна внутренняя польза, чтобы он мог говорить правду, за которую его не били бы или били несильно… Пригласили как–то Насреддина на званый обед. Он надел поношенное платье, и никто не обратил на него внимания. Тихонько побежал ходжа домой, облачился в богатые одежды, сверху накинул еще шубу и вернулся. Насреддина почтительно встретили у дверей дома и посадили на почетное место. Указывая на вкусные блюда, хозяин начал его угощать: «Пожалуйста, ходжа, отведайте!» А Насреддин, подтягивая шубу к блюду, сказал: «Прошу, начни ты, шуба моя!» — «Что ты делаешь, ходжа?» — удивились гости. «Раз почет шубе, пусть шуба и кушает», — объявил Насреддин.

— Этот анекдот я знаю, — сказал Акрам.

Душан тоже слышал его раньше от мальчиков на своей улице, но не стал говорить Наиму, только чуть огорчился, что анекдот слышанный и не совсем интересный, слишком назидательный. Но, чтобы как–то поддержать разговор, Душан спросил:

— А ты сам, Наим, когда–нибудь притворялся, говорил что–нибудь сумасбродное?

— Пробовал, у меня это плохо получается.

— Почему же? А было, ли — сделал что–нибудь недозволенное и, чтобы не наказали, притворился?

— Пробовал, Шан… Но, ей–богу, у тебя это получится. Ты весь какой–то странный. И эта щека левая, и взгляд… Попробуй когда–нибудь, Шан, ей–богу! — Наим непонятно зачем зашагал по палате, жестикулируя, будто от его просьбы к Душану что–то зависело для него важное. — Ты любого сможешь провести, даже самого опытного психиатра.

Душан поежился от его слов и оттого, что Наим весь загорелся своей идеей. Акрам что–то пожевал, затем фыркнул:

— Не соглашайся, Шан. Он тебя на преступление толкает. Что ты хочешь, чтобы он сделал, а, Наим?

Наима это как будто охладило, он сделался спокойнее и сел на свою кровать.

— Ничего, просто я говорю ему на будущее. Когда что–нибудь совершит предосудительное…

Душан огорчился и даже испугался, не понимая, куда клонит разговор Наим, и очень жалел, что беседа их, начавшись так хорошо, слово за слово сделалась скучной и необязательной.

— Ничего я не совершу, постараюсь жить с оглядкой, — с иронией сказал Душан, чувствуя вдруг, что устал и эта усталость, интонация его голоса, должно быть, усыпляюще подействовали на Наима и Акрама, ибо ни один из них не ответил Душану — оба, посапывая, неожиданно уснули.

Душан поворочался с боку на бок, ему было неприятно оттого, что так неумно сказал о том, что ничего не вершит предосудительного, ибо только теперь, когда Наим спал, понял, каким был интересным их вечерний разговор. Не о том ли говорил ему когда–то и деревенский дед: «Все, что еще не стало, а желает стать, богато и интересно, а все ставшее и успокоившееся бедно и банально, нет в нем готовности к пожертвованию хотя бы каплей крови…»