Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Видя, в каком смятении брат, Амон сказал, неся мертвую птицу в сад, чтобы зарыть ее в листьях:

— Не бойся, если дед спросит: почему стриж не летает в доме, скажу, что это я случайно… Он мне простит.

— Да это ты и сделал, — сказал Душан неожиданно.

— Я так и скажу, не выдам тебя…

— Ты убил стрижа, — повторил Душан серьезно.

Амон глянул на него, и ему показалось, что брат злится на него и осуждает, желая и вправду убедить в чем–то, вместо того чтобы радоваться и благодарить его.

— Что с тобой? Ты говоришь, что я…

— Да, ты убил, — спокойно и упрямо сказал Душан, и такой его тон всегда выводил брата из себя. — Я сидел, а в тебя бес вселился. И я побежал, как ты, сделался таким, как ты… Еще раньше я подумал, что, когда мне будет семь и начнется вторая жизнь, я сделаюсь, как ты, и буду носить твое имя. Решил перевоплотиться в Амона. И утром я был Амоном — значит, ты убил…

— Сумасшедший! — закричал Амон, сконфуженно глядя на брата, ему стало не по себе от этих странных слов. — Боже, что у тебя в голове! — сказал он отчаянным тоном матери и так же, как она, всплеснул руками.

— Я не отвечаю, это зло будет записано тебе. А теперь я выйду из тебя и буду сам по себе, каким родился, — сказал Душан и, повернувшись, пошел обратно, чувствуя, что будет бит — ведь никак по–другому не могла закончиться эта история.

— Ах, значит, я злой, я дурной?! — Амон ударил его сзади и повалил на траву и ногами бил, говоря: — Выходи из меня, выходи — чистый, святой!

Душан лежал, сжавшись, ничего не ощущая, ни боли, ни обиды, а когда Амон побежал в дом, сразу не поднялся, чувствуя, как сделалось ему легко после побоев брата, ушла вина, все это глупо и ничего не было, унесло временем вместе с суетой, страхами, маленькими хитростями — и так просто и немучительно, как если бы человек вдруг осознал себя другим выросшим, окрепшим.

«Глупо уходить в других, чтобы они отвечали за твои проделки, жестоко», — подумал Душан.

Амон сидел на том самом месте, где Душан после сна, и смотрел, как брат поднимается, и, верный своей медлительности и спокойствию, будто ничего не случилось, отряхивает с себя траву и сор, и идет в его сторону. Глядя на его серьезно–иронический вид и подумав, что, если бы даже Душана убивали, он бы все равно заботился, чтобы одежда его была чиста, без соринки, Амон улыбнулся и поспешил сказать:

— Пошли к зарослям? Нас ждут…

— А завтракать?

— Скажем, наелись абрикосов.

На тропинке Душан вспомнил о заветном своем камне, глянул под дерево, под куст, но не увидел и решил как–нибудь прийти самому и поискать — не хотелось отставать и злить опять брата, надо с ним ласково и по–доброму, ведь теперь, когда он вышел из брата и освободился от перевоплощения, Амон останется один, чувствуя горечь от потери.

Братья смутились, когда увидели, что вчерашних мальчиков нет возле зарослей — тишина и душно. Амон свистнул, но никто не вышел из–за кустов, братья затосковали и сели в тени. Что случилось? Неужели мальчики ушли посмотреть без них на проделки страшной женщины, на человека, которого она подняла к себе на дерево, думая зажарить в печке, но поленилась и высушила на ветру?

Тишина необычная, совсем не такая, как в городе в час, когда утро торжественно переходит в день. От птиц и бабочек, от шороха листвы и трав идет сплошной гул, без отдельных звуков, без мелодий, ни одной паузы, чтобы можно было уловить звук упавшего плода или свист птицы, — высшая божественная тишина. В городе же, где слышны одни лишь разрозненные звуки после пауз — загудит машина или ударит металл, даже голос слышен издалека, и тишина там низшая, утомительная, здесь же только звон в ушах — звуки тела, которое без устали растет.

В этой тишине братья не услышали, как подъехала по дороге, справа от зарослей, машина и как тетя окликнула их.

Они удивились, увидев тетю в машине, решили, что придумала она для них увлекательную поездку, но, когда очутились братья напротив тети, и разглядели ее, и услышали, как вздохнула она: «Горе! Какое горе!», смутились, думая, что так печалит ее убитая птица.

Они сидели как отрешенные и чужие, так, если бы неожиданно возненавидели друг друга, затем тетя будто очнулась, глянула на мальчиков, желая объяснить, почему вдруг увозят их из деревни, и сказала просто: « Бабушки не стало » — и показалось братьям, что достаточно было это ей сказать, передать тягостное ощущение им, как тете полегчало.

Никто не спросил ее ни о чем, братья были так растеряны, ошеломлены, что, кажется, не могли своими душами, умом принять и осмыслить огромность, невозможность услышанного: «Бабушки не стало».