Тимур Пулатов - Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Эти возгласы Ямина как волной ударили в Душана, он покачнулся и, не в силах больше держаться на бесчувственных локтях, прыгнул вниз, а когда возвращался обратно, увидел возле базара, как бегут навстречу взволнованные мальчики.

Душану не хотелось, чтобы они останавливались, расспрашивали, потому свернул он и спрятался за воротами базара, будто, пойдя один к Ямину, совершил бесчестный поступок.

Теперь, когда мальчики убежали с пустыря, можно было пойти к интернату кратчайшим путем. Время близилось к вечеру, и с пустыря ушли не только интернатские, но и зармитанские старатели, оставив свои ямы, землянки, лежанки. Ночью в них соберется туман, закрыв на дне мышей, ежей, чертей, драконов, а утром, когда копатели взмахнут лопатой, мышиный запах пощекочет им ноздри.

«Вот так когда–нибудь и наш дом уйдет в землю, — подумал Душан, — а когда откопают его, чтобы унести кирпичи, бревна, ворота, кольца, пуговицы, иглы, плевательницы, построят на месте одного дома множество маленьких, тесных, острокрыших, как дом Гульсум».

Где–то на середине пустыря Душан вдруг услышал голос и, подумав, что это мальчики решили пошутить над ним, попугать, пошел, не сворачивая, к яме с зубчатыми краями, будто копали ее не лопатой, не дедовским способом, а ковшом машины. Душан еще раньше заметил эту яму необычной формы, но только сейчас разглядывал ее в такой близи, ожидая, что вот сейчас мальчики с криком выскочат из нее… и Аппак, не заметив на лице бухарца и тени испуга, скажет разочарованно: «Сфинкс…» И вот, чтобы не казаться лишний раз холодным сфинксом и не смущать мальчиков, Душан стал, не дойдя к яме, а крикнул:

— Довольно прятаться… я же вижу… нет настроения… — и крикнул он это через силу, действительно не желая никого видеть, затевать игры…

Из ямы выглянули удивленно не мальчики, не сфинксы, которых на ночь должен скрыть туман, а те два дровосека, пожевывая, и Душан от растерянности, не зная, что сказать, присел на корточки и виноватым тоном спросил:

— Вы… в Бухару?

— В Бухару… а что? — сказал дровосек, которого Душан почему–то лучше запомнил после встречи в переулке, а теперь испугался после необдуманного вопроса.

— Возьмите меня с собой, — попросил Душан, подумав, что теперь он связан с ними, раз заговорил, спросил — не может же он выглядеть болтуном, обманщиком, праздношатающимся, тем более попал в такое неловкое положение, приняв дровосеков за мальчиков.

— Зачем с нами? — заговорил с Душаном дровосек, которого он испугался минуту назад, но который теперь ему нравился — у него было необычное для здешних мест лицо — без скул, с прямым носом над рыжей бородой — недаром Душан его запомнил. — Садись в автобус — и через полчаса… — добавил дровосек, но, вглядевшись в бухарца и не увидев на его лице воровского, бродяжьего, решил не обижать его грубостью, скупыми фразами, потому что весь облик Душана, вполне порядочного, честного мальчика, просил о сочувствии и помощи: — Мы будем добираться долго… может быть, год… Пока не поработаем во всех домах по пути.

— А мне и нужно долго… пусть пройдет зима, лето, — говорил Душан быстро и взволнованно, подумал, что, только будучи с ними откровенным, доверчивым, общительным, можно добиться расположения, — В Бухаре у нас родовой дом. Брат женится… Я чувствую, что и мать выйдет замуж вторично… за старца Наби–заде. Ей ведь еще и сорока нет…

И действительно, то, что он говорил и как, понравилось дровосекам. Позвав Душана к себе в яму, где они ужинали, закусывая хлебом и вареным мясом, дровосеки разглядывали бухарца как диковинку, хохотали ему в лицо, продолжая жевать.

— Да ты какой–то не такой… — весело сказал тот дровосек помоложе, который еще не успел понравиться Душану, хотя и выглядел вполне добродушным и расположенным к бухарцу. — В твоем возрасте думают о разном, интересном… девочках, наконец… мотороллерах, а ты, как слабоумный, о доме… будто ты осколок давно ушедшей жизни… — И протянул Душану хлеб с обрезком мяса.

Душан поднес хлеб ко рту, хотел откусить, чувствуя голод, но не стал, думая, что неприлично говорить жуя.

— Не знаю, как будет дома, — сказал Душан. — Но дома будет по–другому… потому что я другой… — Он умолк, заметив, как внимательно его слушают, и смутился, подумав, что, наверное, говорит совсем не о том. Это его заботило потому, что и дровосек помоложе теперь ему понравился, а людям, которые нравятся, нельзя говорить приблизительно, неточно, скучно и совсем не о том, ведь разговор их до этого казался Душану необязательным, случайным, как их встреча, как вопрос Душана: в Бухару ли они?