Владимир Топорков - Щепоть крупной соли (сборник)

— Поднимайся!

В вагоне, куда Настасья с Шамшеевым по очереди забрались, сначала Настасья, а потом с ее помощью и Шамшеев, по-прежнему сумрачно, но стонов не было слышно. Видимо, успокоились немного измученные дорогой, жаждой, ранами своими бойцы. Анна Семеновна, передвигая за собой ведро, поила раненых. Увидев Шамшеева, кружку на стол поставила, приказала:

— Шамшеев, сам бойцов напоишь, а я в другой вагон пойду. Только Кирину, смотри…

С тем и исчезла в дверном проеме. Теперь Шамшеев кружку схватил, начал разносить воду. Настасья с минуту наблюдала, как жадно, судорожно глотали бойцы воду, а потом на помощь бросилась, ведро подхватила, и так у них с Шамшеевым быстрее получалось. Когда к углу приблизились, где тот боец, на которого Настасья сразу внимание обратила, Шамшеев кружку на стол поставил, край полотенца в ней обмочил, а потом начал к губам раненого прикладывать. Эти прикосновения бойца из оцепенения вывели, и он снова глухо застонал:

— Пить, пить…

Настасью этот шепот в дрожь бросил, она кружку со стола схватила, выплеснула остатки воды, из ведра полную кружку налила, к бойцу заспешила. Но Шамшеев руки вперед выставил, точно оттолкнуть ее надумал, зашептал:

— Нельзя его поить, поняла?

Настасья в изумлении назад отступила. Он что, Шамшеев, не видит, боец от жажды погибает. Шамшеев ее к двери подтолкнул, на ухо опять зашептал:

— Нельзя ему, Кирину, воду давать. Живот у него осколком разворотило, все кишки перемешаны на кисель. Ему сейчас кружка воды — гиблая смерть.

— Так это о нем Анна Семеновна говорила?

Молча закивал головой Шамшеев, а потом на дверь рукой показал, вполголоса попросил:

— Нам бы еще воды ведро, а то скоро паровоз прицепят, а мне отходить из вагона нельзя, пока Анна Семеновна…

Дальше Настасья слушать не стала, ведро схватила, выскочила из вагона. Жаром угасающего летнего дня охватило тело, и эта теплота немного успокоила, уняла дрожь. И дорога до водокачки короче показалась, хоть шла Настасья обычным шагом, а не бегом, как в первый раз…

На обратном пути Шамшеев Настасью у вокзала встретил, заулыбался во весь рот, точно знакомы были они долгие годы, руку к ведру потянул, но Настасья ведро перекинула в другую руку, сказала:

— Сама справлюсь…

Шамшеев головой закрутил, заулыбался еще радостнее.

— Ну и помощницу бог дал, такую не догонишь. Ты хоть как на станции оказалась?

Рассказать ему, что ли, какая нужда ее на станцию привела, или промолчать лучше? Показались заботы ее до обидного маленькими против страданий этих адских, таких, что у нее, точно у раненой самой, с губ стон срывается… Тихо, одними губами, прошептала:

— Живу я тут недалеко… Мужик у меня тоже воюет, второй год пошел. Может, встречал где, Коновалов, он, Гаврила Коновалов?

— Эх, милочка, — Шамшеев вздохнул тяжело, до хриплого всхлипа в легких, — там сейчас вся Россия сошлась. Разве в такой круговерти различишь кого?

Настасья понимающе головой закивала, дескать, пустой вопрос задала, а Шамшеев продолжал:

— Хотя что я говорю? Бывает по-всякому. Анна Семеновна вон мужа своего встретила. Уже перед самой отправкой к нам должны были двух врачей прислать. И точно. Смотрим — по путям спешат к эшелону, в руках чемоданчики, шинелишки, все как положено. Я на Анну Семеновну глянул и понять не могу — белее халата лицо. Бросилась она навстречу, закричала, как птица подраненная, высокого капитана обняла, а у того тоже слезы из глаз, а ноги, точно подрубленные, кренделя выписывают. Вот как бывает. Им бы встречей своей — как-никак год не виделись — насладиться, да тут погрузка началась, налетели самолеты. Вот к ней вместе со счастьем и беда пришла. Тот раненый, Кирин, что в вагоне лежит, ведь он муж Анны Семеновны…

— Батюшки святы! — воскликнула Настасья. — Как же она терпит-то, силы-то ей как хватает?!

— А что поделаешь? Война, она всех уравняла, и мужиков и женщин, горе в один узел завязала.

Что-то колючее зашевелилось в груди, испарина на лбу выступила. Вспомнила Настасья, как она еще полчаса назад злобой исходила на эту женщину, и стало обжигающе стыдно, точно ее, как воровку, за руку схватили. Подойти, извиниться, чтоб плохого не думала? А может, и не нужны ей сейчас эти извинения, ей бы, бедняжке, свою ношу вынести, одолеть так, чтоб сердце на части не разорвалось.

Паровоз стоял во главе состава, попыхивал.

Анна Семеновна в дверях показалась, крикнула:

— Поскорее, Шамшеев, сейчас поедем! — И скрылась в вагоне.