Патрик Гейл - Заметки с выставки

На лестничной площадке царила одна из ее картин, настолько старая и знакомая, что Рейчел ее попросту не замечала, для нее эта картина была всего лишь большим полотном над лестницей. Обычно она неслась по лестнице мимо картин, упорно глядя прямо перед собой или же в сдвоенное окно, через которое на лестницу лилось так много света. Но в это утро она сознательно, в течение нескольких минут посмотрела на каждую — как будто в галерее. Подивилась их размеру и энергии и тому, откуда же взялись время и уверенность в себе, которых хватило на то, чтобы написать все эти картины, причем все это время собственные дети висели на ней как толстенькие коалы.

Но это только усилило холодок волнения, так рано разбудивший ее, и она пошла дальше. Ступеньки, ведущие на чердак, располагались на дальнем конце площадки, между спальней и ванной комнатой. Они были настолько крутыми, что инстинктивно хотелось подниматься по ним, цепляясь руками и ногами, как по трапу между палубами корабля. Она распахнула люк, — крышку люка она давным-давно обила сложенным вдвое ковром, так, чтобы та падала обратно беззвучно. Затем Рейчел вскарабкалась наверх, закрыла за собой лаз и надежно заперла его небольшой задвижкой.

Уже много лет надобность в этом практически отпала, последний любознательный ребенок давно покинул дом, а Энтони в шестьдесят девять лет — неужели он на самом деле уже такой старый? — достиг того возраста, когда предпочитал пользоваться внутренним телефоном, а не взбираться по лестнице. Однако звук задвинутого засова зафиксировался в ее сознании как необходимая ритуальная предтеча к началу работы. Подобный ритуал был и у Энтони, только в нем были задействованы ключи от дома. Как-то раз ему сказали, что есть вот такая полезная привычка, чтобы ключи тупо не разбрасывали по дому. И когда дети были еще маленькими, он ввел домашнее правило, гласящее, что, входя в дом, все должны бросать свои ключи в медную чашу из Ньюлина. Давно ушли в прошлое те времена, когда дети постоянно теряли ключи от дома, но он признавался, что из-за укоренившейся ассоциации этого действия с возвращением детей домой, он и по сей день ощущал глубокое удовлетворение, когда его собственная связка ключей брякалась о медное донышко.

Отопления наверху не было, и там стоял лютый холод, поскольку солнце еще не прогрело стекло. Холод ее вполне устраивал, лишь бы только руки не коченели, но такая погода в Пензансе случалась редко. Она налила в чайник воду из пластикового бидончика, который наполняла в ванной и затаскивала вверх по лестнице, а затем натянула на себя старый яхтенный плащ, поскольку почувствовала необходимость утеплиться лишним слоем. Она взяла пару печеньиц, жуя, уселась в кресло и начала рисовать на первой попавшейся чистой странице, которую обнаружила в ближайшем из разбросанных повсюду блокнотов. Она рисовала свои ноги, поскольку приспущенные дополнительные носки на них показались ей заманчивым заданием. Затем она заварила большую кружку крепчайшего чая, и наконец, когда солнце уже встало, начала писать.

Как это часто с ней бывало, она потеряла счет времени. Сначала до нее смутно донеслись грянувшие из радиочасов Энтони звуки «Сегодня», затем сам Энтони встал и воспользовался ванной. Но потом, когда он спустился вниз и пошел в ту часть дома, что была на диагонально противоположной стороне от чердака, она перестала его слышать, и сосредоточилась на практически непрерывных шорканьях, бормотании и пронзительных криках чаек в сантиметрах над головой. Посетители находили эти звуки невероятно навязчивыми, а Рейчел настолько привыкла к ним, что считала таким же успокаивающим фоном для работы, что и шум дождя или ветра.

На куске холста размером чуть меньше квадратного ярда уже были видны контуры будущей картины. Не отрывая от нее глаз, она ощупью нашла телефон на столе у чайника, позвонила плотнику, который делал для нее подрамники, и заказала еще пять штук. Нет. Восемь, чтобы уж наверняка. Она положила телефон и взяла палитру — все это время не выпуская кисть — и положила еще немного цвета.

Когда зачирикал телефон, показывая, что это звонит Энтони по внутренней линии, она проигнорировала примерно двадцать звонков или даже больше. Но он был настойчив; он наверняка заметил, что уже рассвело, и знал, что она вернулась в мир нормальных людей достаточно для того, чтобы быстренько позвонить ей по телефону. Она выругалась и резко ответила: «Да?», с наслаждением почесывая голову острым концом деревянной ручки кисти.