Юрий Плавский - Мертвые собаки

Из всех видов искусств, Камушев признавал только цирк. Всех остальных артистов, а заодно и художников он считал бездельниками, проедающими народные деньги. Владимир Высоцкий занимал в его сердце особый, и даже почётный уголок. Но если бы того потребовала партия, Камушев смог бы произнести в адрес поэта длинную разоблачительную речь и даже публично назвать его «прихвостнем капитализма». Но то время, когда это требовалось делать, и это делали, уже безвозвратно ушло. И ушло оно не потому, что новый генсек провозгласил «плюрализм мнений», а по причине весьма грустной — к тому времени великий русский поэт и непревзойдённый бард уже покинул наш грешный мир.

«Вот ведь какая штука, — подумал Камушев, — человек умер, а слово его живёт, другой жив, а слова его мертвы». Пока он рассуждал о том, куда бы поудобнее разместить эту мысль, а потом блеснуть ею на очередном собрании, появилось некое существо, напоминающее перевёрнутую швабру, облачённую в больничный халат. По широкой улыбке, да по лихорадочному блеску глаз, Камушев узнал Безродного. Татьяна кинулась навстречу мужу и не в силах сдерживать себя, разразилась рыданиями. Камушев почувствовал себя здесь совершенно лишним, и неловко переставляя ноги, поплёлся к машине. Там он отыскал пачку сигарет, припрятанную на тот случай, когда не сможет сдерживать себя в борьбе с никотином. Эту борьбу он вёл давно и постоянно её проигрывал. Когда все болты на колёсах были им протянуты, а давление в шинах стало соответствовать норме, наконец, появилась супружеская чета. Камушев прижал Безродного к своему животу и, не моргнув глазом, соврал:

— Ты прекрасно выглядишь, Володя! Мне бы твой вес!

Костюмы себе Камушев подбирал в специализированных магазинах, и если удавалось какой–либо из них застегнуть на все пуговицы, то он считал свою находку большой удачей. Последнее пожелание он произнёс с явным намёком на свою полноту.

— А ты тут недурно загорел! — подкинул очередной комплимент Камушев. — Только почему–то пятнами!

— А это от респиратора белое пятно осталось! — оправдал свой неравномерный загар Безродный. — Респираторы практически не снимали! Одно время завезли огромную партию, а они все с пластиковой подкладкой изнутри! От пота у меня на подбородке чирей вскочил, да такой огромный, что не только намордник одеть, рот раскрыть невозможно было! Пока тот чирей не лопнул, без респиратора пришлось работать! Надышался тогда радиоактивного йода, голосовые связки им и посжигал! Вот и хриплю до сих пор!

— Таня! Нужно немедленно приступить к откорму мужа! — бодрым голосом распорядился Камушев. — А ты здесь действительно недурно устроился, — подтолкнул он в бок Безродного, предварительно убедившись, что Татьяна, занятая своими делами, их не слышит, — сколько девочек кругом!

— Медиков здесь человек сто пятьдесят, а больных всего двенадцать! — охотно пояснил Безродный. — В основном, одни «партизаны» лежат! Кто с сердцем, кто с радикулитом, двое с желудками маются! Тут недавно один дед, эвакуированный из зоны, умер! Врачи удивляются, и анализы у него неплохие были, и сердце, как у быка, а вот такая неприятность произошла! А я думаю так, что его самая, что ни на есть обыкновенная ностальгия доконала! Нам, жителям каменных городов ту болезнь не понять! А для старичков, многими поколениями приросших к земле своих предков, эта болезнь смертельна! Старики ведь, как грибы, пересадить их на другое место невозможно! И сколько душ оторванных от своих деревень ностальгия на тот свет отправит, никто не знает, и никто того считать не будет!

С доводами Безродного Камушев молча согласился.

— Мы как–то спорили с вами о причинах взрыва! А вы знаете, что написано на здании АЭС?

Камушев пожал плечами.

— По всей длине крыши административного корпуса, а это полторы сотни метров, установлена надпись: «Чернобыльская АЭС имени Ленина работает на коммунизм». И в конце восклицательный знак в три метра высотою.

Безродный внимательно взглянул в глаза своего собеседника, пытаясь прочесть то, какой эффект вызвали в его душе эти слова. Так как под маской внимания, которую Камушев старательно сохранял, не удалось ничего обнаружить, Безродный приступил к более подробному изложению своей идеи.

— Эту надпись можно было бы принять за иронию, но в ней сокрыта величайшая истина. Если бы такая надпись была исполнена на какой–либо другой станции, то взорвалась бы не Чернобыльская, а та, другая станция. И сегодня я в этом полностью уверен.