Виктор Шавырин - Коза-дереза

С моей точки зрения, это было дикостью, но старшие объясняли мне, что так уж было заведено, так сходка приговорила. Ведь под суд вора отдавать да в тюрьму сажать можно в колхозе, а при общинной жизни никак нельзя. Кто за него, подлеца, работать будет? А ведь у него дети малые, они зимой с голода помрут. Он, может, три года в тюрьме просидит, да вернется еще пущим вором, — а полоска-то его, а покос, а лошади, а детишки, — кто о них позаботится? Вон когда Тюху за самогонку посадили, то дети ее, Ванька с Дорогунькой, по всем дворам побирались, по всем клетушкам яйца воровали, чесоткой изболели и простудились до конца лет своих. А тут — дешево и сердито. Поучили мужика, полежал он до утра, а с зарей опять на свою полоску поехал, — и никакого убытка семье!

Но гуманный общинный суд ничего не мог поделать с таким человеком, а яблоко ведь недалеко от яблони падает. И вот еще нечто о Тюхе: помню ее идущей по деревне, как ходила она мимо раз сто, а может, тысячу. Идет она с обеда в бригаду, и довершает по пути свою трапезу: ест крутое яйцо. Метров за сто от нас жила Тюха, но и напротив нашего дома то яйцо было еще целым. До бригады же было с километр, но и, подходя к прочим бабам, ждавшим указания бригадира, Тюха чванно несла перед собою то же яйцо и изредка не то кусала его, не то целовала — не знаю, как сказать.

Подобное вызывающее поведение не могло не возмущать скромных колхозных тружеников, тем более что домашнее меню у нас было принято держать как бы в некотором секрете. И Тюхе серьезно отомстили…

Был у нее обычай: себе печь пышки получше, а своим ребятам пресные. И как-то раз, когда сын ее Ванька обедал в складчину с бабами на покосе, те, уже ухитрившиеся с утра попробовать Тюхиных пышек, пришли в недоумение:

— Вань! У тебя мать, что, двух сортов пышки пекла? Ванька, придя домой, пошарил по избе да и нашел материны пышки — в узелке за печкой. И обиделся. О тех пышках вспоминали года три, а потом забыли, потому что все меняется: стал Ванька продавцом в магазине, и в первый же день скромно в очередь к нему стали и Тюха, и Дорогунька, и другая родня, даже из других деревень. И qrnkh, несмотря даже на уговоры населения воспользоваться блатом, а когда подошла очередь, Ванька интеллигентно спросил их:

— Слушаю вас?

Тут у баб глаза разбежались: сколько всего набрали и Тюха, и Дорогунька! И Ванька каждый вечер ходил мимо нашего дома, жуя пряники. Один раз и меня угостил! Но каждое счастье имеет скорбный конец. Всего через пару месяцев к Ваньке нагрянула ревизия, и, чтобы покрыть недостачу, Тюха продала козу.

Может быть, она ее не продала бы, да Ванька пригрозил упечь Тюху за самогонку на второй срок, если она не выручит деньгами… Оно и правду сказать: вместе катались, вместе и саночки возите… тюхи чертовы…

Такая она была, наша сельская се ля ви. Обезмужичел двор, потом обескровел, а потом обескозел. А ныне и двора того нет: померла Тюха, развалилась изба, а по фундаменту прошлись оралом мелиораторы. Теперь там татарник растет. Стало место пусто, как дырка от бублика, Ни кошка на нем не мяукнет, ни гром в него не стукнет, потому что голое оно и плоское. Может, через тысячу лет там снова что-нибудь построят и даже асфальт положат. И будет кто-нибудь жить-поживать да смотреть в окно. Или дерево посадят, ибо должна же когда-нибудь наша планета стать цветущим садом, как завещал великий Мичурин.

Коз, естественно, к тому времени уже не будет, потому что они деревья обгладывают и, говорят, съели в позапрошлые времена не то Сицилию, не то Сардинию. Может, и Сахара из-за них появилась.

Стоп! Да не потому ли их так люто ненавидел Волосатый дед — сам козовладелец?

Он был так баснословно древен, что вполне мог помнить и оскудение Сахары, и бедствия прежде плодородных островов. Он поливал коз таким отборным матом, что чувствовалось — это неспроста!

Когда дед выгонял свою Катьку в стадо, он обязательно старался морально ущемить державшихся вместе коз и козлят, и обязательно кричал:

— Н-но, сталинские коровы!

И прибавлял что-нибудь более радикальное, а не то — брал у пастуха кнут и вытягивал все проклятое племя разом.

Тюха даже имела обыкновение сетовать, что Волосатый дед на всю нашу Сэсэрэ ругается, а когда однажды ее упрекнули в неуместной тавтологии, потому как Сэсэрэ — заведомо наша, то она даже подскочила:

— Ты думаешь, на свете одна Сэсэрэ? Еще другая есть!

Слава Богу, до иных земель и государств слова Волосатого деда не долетали. Но, кажется, не доходили они и до коз — им хоть писай в глаза все божья роса. Ох, твари, твари! Сколько нервов вы вымотали простым деревенским труженикам, сколько сердец сокрушили!