Вероника Кунгурцева - Киномеханика

— А вот этого не надо! Только тебе сообщила как ближайшей подруге и давней соседке.

— Да, и ты, как ближайшая подруга и давняя соседка, согласилась быть понятой, когда Адика арестовали. Мне в страшном сне не могло привидеться, что придется весь свой быт наизнанку выворачивать перед соседями. Никогда тебе не прощу! И, когда уже в колонии мой мальчик находился, кто сказал мужу моему: «Твой бугай в тюрьме сидит, а вот пересадить бы Тоньке его сердце — двойная польза была бы стране»? Думаешь, Николай не передал мне?! Эх ты, подруга!

Александра Тихоновна, на секунду затихшая, собралась парировать, даже произнесла: «Циничной хулиганской выходкой завершил свою жизнь, а мог бы…», наверняка собираясь припомнить матери покойного Адика сцену на пляже, но ее прервали самым неожиданным образом: Раиса вдруг заверещала, замахала руками и пулей вылетела из кресла, едва не сбив с ног маломерную бабу Шуру, которая стояла над ней руки в боки.

Жека всполошилась:

— Что случилось, Раиса Яновна?

Оказалось, что в билетную кассу — видимо, в дыру окошка — залетела оса, однако девушка, присмотревшись к жужжащему насекомому, стала уверять, что это безобидная журчалка. Но контролер больше не стала занимать малиновое кресло, а, поправив на голове черную косынку, с достоинством выплыла за дверь — Марат, уступая ей дорогу, быстро отступил к рогатой вешалке. Следом за ней побежала и баба Шура: то ли доругиваться, то ли просить прощения.

Жека раздвинула шторы — наверное, технологический перерыв закончился — и заняла свое рабочее место за столом, причем вновь прикрыла лицо очками: Адик умер, но скользкий след от его пляжной выходки всё еще сохранялся. Оторвав билет будущему зрителю, не достающему макушкой до окошка, только кулачок просунулся внутрь с двадцатью и десятью копейками: «Пелвый ляд, поселедине», — она проговорила в пространство:

— Подслушивать надо так: сначала кладешь трубку со всего размаха, с щелчком, потом подносишь ухо к розетке и минуту спустя, дождавшись, когда Рая слушает, медленно, плавно убираешь пальцы. Даже если проскочит что-то, они это примут за помехи, хрип в микрофоне. У нас с Зотовыми параллельный телефон.

— У тебя мания величия, ты что, диссидентка, чтобы твои разговоры подслушивать? — усмехнулся Марат, стараясь понять, к чему она это сказала: может, как-то разузнала или заметила, что он подслушал их с Лорой беседу? Пользуясь наэлектризованной обстановкой в билетной кассе, он решил всё поставить на карту — возможно, такой случай больше не представится — и небрежно спросил:

— А когда Глухой уехал с экскурсанткой на Север?

— А тебе зачем? Всё-то ты вынюхиваешь, выведываешь — уж не агент ли ты КГБ в самом деле?

Марат сказал серьезно:

— Разумеется, агент, и у меня спецзадание. И ты знаешь, и я знаю: баба Шура-то всё равно расколется.

— Ну, если тебя так интересует наша жизнь — хотя что в ней может быть захватывающего, — отвечу: он подался на Север двенадцать лет назад. Полегчало? Мне было шесть, я собиралась в школу, повела меня в первый класс бабушка.

— А зачем ты меня сегодня искала? — резко сменил тему Марат.

— Затем, что узнала от Эли, что ты ходил к Глухому. Я тебя серьезно предупреждаю, что глухарь не так простодушен и наивен, как кажется на первый взгляд и даже на второй и десятый. Не лезь ты к нему, а то можешь очень сильно обжечься и обвариться. Береги пятку.

Марат во все глаза уставился на Жеку: неужели эта рыжая бестия, о которой и мечтать смешно таким, как он, беспокоится о нём? Или… это она о Глухом печется? Вот это вернее. Кто-то же предостерегал Стерха от того, чтобы приближаться к Глухому. Она что-то скрывает — это ясно. Всё вернулось на круги своя: Краб проиграл деньги Селёдки не пять лет назад, а двенадцать (тогда же она уехала с Глухим на Север), а пять лет назад Фирсов проиграл совсем другие деньги — валюту А дика. Сказано: невезучий! (Хотя Адик на катере и утверждал обратное.)

Выйдя из кассы, Марат повернул не направо — в фойе и вон из кинотеатра, — а знакомой дорогой налево по коридору, свернул еще раз налево, миновал ряд дверей, которые располагались только по левую сторону, будто здание проектировал левша или левый фракционер, машинально читая таблички: «Архив», «Старший кассир», «Директор кинотеатра», «Бухгалтерия», «Главный бухгалтер», — и вышел на площадку с бойницей из литого стекла под потолком, оказавшись на распутье: одна лестница с бетонными ступенями ведет вниз, во тьму подвального помещения, в каморку художника, другая, с железными, решетчатыми, сквозными ступеньками, — зигзагом наверх, под самую крышу. Он решил на этот раз пойти по железной лестнице: с высоты, из будки киномеханика, открывался широкий обзор, может, киномеханик на сеансе убийства увидел что-то, чего не заметили зрители в зале.