Вероника Кунгурцева - Киномеханика

Он собрал остатки осторожности и из имевшейся в доме провизии выбрал ту, которая не поддавалась строгому учету: откромсал кусок от уже початой буханки хлеба и наделал бутербродов с кабачковой икрой, пользуясь опять-таки тем, что банка икры была открыта до него. Куриные яйца Марат трогать не стал, тем более что их было всего три — такую цифру хозяин мог удерживать в памяти и машинально. Он, кстати, оказался еще и сладкоежкой — припас пачку шоколадного сливочного масла, однако она была не распечатана, и Марат с сожалением отказался от мысли попробовать деликатес, который лично ему не встречался даже в посылках, получаемых некоторыми узниками Учреждения с воли. Марат хотел поставить чайник, но, сколько ни крутил ручки газовой плиты, ни одна из конфорок не загоралась и даже не шипела.

Что ж, придется пить вино, найденное тоже в початой бутылке с неродной этикеткой. Судя по вкусу, домашнее виноградное вино, налитое в подвернувшуюся под руку пустую тару. Хотя Марат помнил запрет Петрика на спиртное во время предварительной подготовки к делу — и уже однажды нарушил его, — но здесь, за четыре тысячи километров от его советов, к тому же обжегшись на одном из усвоенных от него правил, Марат больше не собирался слепо им следовать. И выпил он этого кисловатого некрепленого вина всего полстакана — главным образом для того, чтобы максимально сродниться с атмосферой этой холостяцкой норы. И с этой же целью, чтобы унести с собой предельно полное представление о текущей здесь изо дня в день жизни, он взял одну болгарскую сигарету с фильтром из лежащей на подоконнике пачки, размял табак и понюхал. Форма пачки хранила след быстрого отточенного движения, которым чья-то рука примяла ее пустоту, чтобы оставшиеся сигареты лежали компактно.

И в ту самую минуту, когда Марат закурил и от выпитого вместе с дымом тошнотно и сладко поплыло перед глазами (он знал и это действие первых затяжек после долгого некурения, и то, что оно скоро пройдет), к подъезду, дребезжа и вихляясь всем кузовом, мягко подкатил старый милицейский газик. Из его передней дверцы резко вывалился круглолицый милиционер в синей от пота безрукавке.

Такого развития событий Марат не предусмотрел. Подспудно он ждал подвоха, но не такой ловушки — он не допускал и мысли, что хозяин квартиры, даже если каким-то невероятным образом выследит или учует его присутствие, вызовет милицию, будь он Краб, или Захар Фирсов, или и то и другое в одном лице. Потому что для Краба, вчера проигравшего «три звездочки» и готовящегося к платежу, было чистым безумием вообще показываться милиции на глаза, он потому, вероятно, и дверь забыл запереть, что у него на уме было одно. И по сравнению с этим одним всё иное, особенно присутствие постороннего человека в жилище, из которого нечего было воровать, выглядело мелкой неприятностью. Если же хозяин Захар, то, заглянув в квартиру (а сделать это незаметно он мог лишь, когда Марат изучал фото женщины), он собственноручно вытащил бы Марата за ноги из антресолей; он предпочел бы сначала разобраться с ним сам, а не доносить за его спиной в милицию. Известно, что истцы очень дорожат своей репутацией в глазах ответчиков и только в случае крайней необходимости, когда перепробованы все другие средства, обращаются за помощью к милиции. Возможно, то, что по их искам людям назначают длительные сроки заключения, наполняет истцов иллюзией всесильности и своего превосходства над ответчиками, которое будет непреложно всегда.

Эти мысли молниями сверкали в голове Марата, пока он, пригнувшись к подоконнику, моргал, гримасничал, тер лицо и нажимал на глазные яблоки, чтобы вернуть восприятиям четкость и быстроту. Ему нужна была минута, и он ее получил, пока вышедший милиционер по командам оставшегося на своем месте шофера поправлял кривое зеркало заднего вида так, чтобы сидящий за баранкой видел в него дорогу. Видимо, от езды оно вихлялось на своем кронштейне так же, как и вся эта дребезжащая конструкция. Но возможно, пассажир направлял зеркало на открытое окно первого этажа, за которым прятался Марат, чтобы водитель, откинувшись на спинку сиденья и покуривая, незаметно за ним наблюдал. Это подозрение усиливалось еще тем, что, когда крутивший зеркало пошел наконец в подъезд, он, явно боясь выдать себя и спугнуть Марата, не бросил вверх ни одного взгляда и шагал нарочито медленно, тяжело отдуваясь и утирая пот. Но едва он скрылся под козырьком подъезда, Марат — выбора не было — скользнул из окна на козырек. Последним взглядом он увидел забытую им второпях на столе морскую фуражку, внутри которой были еще газетная пилотка и, главное, открытки с видами города, но возвращаться было чистым безумием: скрывшись из поля зрения Марата, милиционер одним прыжком мог одолеть полмарша лестницы до квартир первого этажа и, рывком распахнув дверь, уже крался по прихожей к повороту в кухню. Марат ухватился за виноградную лозу. Рассчитанная самое большее на кошачий вес, она затрещала всеми своими сухожилиями — одно за другим они отдирались от балконов верхних этажей, откуда послышалась брань, и кто-то склонился над перилами, возможно, в стремлении руками схватиться за виноград, как за веревку.