Вероника Кунгурцева - Киномеханика

— За билетом или за билетами? — уточнил Марат, помня, что Жека прилюдно несколько раз утверждала, что едет с художником на БАМ.

— За билетом, за билетами — какая разница! — проворчал Стерхов. — Только бы подальше отсюда! Хотя ведь и уехать не дадут — до выяснения всех обстоятельств. А то сочтут, пожалуй, за побег. Да, еще: на лесах нашли школьный ранец — в нём, говорят, Адик валюту закапывал пять лет назад, которая потом пропала. Вот этим-то портфелем и заманили Раису на леса: мать-то помнила, как выглядит дерматиновый ранец сыночка, — потянулась за большими деньгами. Только портфель пустой оказался — мы с моей теткой зафиксировали и протокол подписали. А была ли там валюта, бабушка надвое сказала.

Марат предполагал, что дело об исчезновении контролера пшиком не закончится, но всё равно новое убийство его потрясло. Он решил, что, как бы то ни было, Краба выносить за круг подозреваемых никак нельзя, и если он летит сейчас над облаками — во Владивосток, к примеру, — то вчера-то, согласно показаниям матроса, он был здесь, отрабатывал последний день, в обеденный перерыв вполне мог отлучиться в кинотеатр, пришвартовавшись на своем безымянном суденышке к здешнему причалу, бегом на фуникулер — и вот он на Бытхе, а после тем же путем — обратно, никто и не заметил, и вообще, кто его знает, какой там график работы на катере. Марат сжал зубы, подумал-подумал — и решил отправиться на поминки Владилена Зотова, только попросил художника оставить на время ботинки в его каморке. Когда проходили мимо кассы, Марат заметил, что за окошком сегодня другая кассирша — видать, сменщица Жеки.

Двор перед двухэтажным домом неузнаваемо изменился, превратившись в столовую или большой зал под сенью экзотических деревьев и дикоросов: жильцы вынесли столы из квартир и, составив их в ряд, покрыли белыми траурными простынями, сервировали сборной посудой; наверное, и готовили кушанья совместно на чьей-нибудь кухне — бабы-Шуриной, например. И теперь, возвратившись с кладбища, сидели в узорчатой тени. Впрочем, довольно много было свободных мест, в основном на солнечных промежутках, — может, не все званые пришли. Завидев Стерха и Марата, Жека, сидевшая с краю длинной, покрытой домотканым полосатым половиком лавки, позвала их, указав на места рядом. Напротив сидела зарёванная Эля.

Марат, не поднимая глаз, вслед за Стерхом, который сказал: «Пусть земля будет пухом Владилену», эхом пробормотал: «…пухом» и выпил домашнего вина, которое Жека плеснула им в рюмки. Он никогда не был на похоронах, а тем более на поминках. Утонувшего в Томи Пинчоху администрация похоронила тайком, на только ей известном месте. В этой связи в Учреждении назревал бунт, который ожесточенными усилиями надзирателей, а также их приспешников из состава контингента удалось подавить.

Жека налила каждому по тарелке супа с лапшой, а баба Шура положила кутью — рисовую кашу с изюмом — и дала по пирожку с капустой. Дядя Коля сидел с торца длинного ряда столов, на дальнем конце, ближе к беседке и угрюмо пил рюмку за рюмкой. Внимательно оглядев застолье, Марат заметил в цепи чужих лиц знакомые: Тоню между Глухим и водителем хлебовозки Пашей — наверное, она тоже жила по соседству. Паша усиленно ухаживала за садовником и его дочерью, стараясь предугадать их желания: то пирожок подсунет, то супу подбавит. Тоня преувеличенно благодарила, чуть не кланялась, бросая на неуклюжую женщину насмешливые взгляды. Массивная старуха Коростелкина занимала половину лавки. В середине застолья сидел рецидивист Юсуф в окружении каких-то темных личностей — видимо, тоже бывших зэков, друзей или знакомых Адика по зоне; места по краям с урками пустовали.

Поминали судорожно, с оглядкой. И впрямь: хозяйка лежит в морге, скоро опять хоронить и поминать — на что это похоже? Перешептывались, что уж разом бы схоронили — да и всё, полежал бы Адик пару-то дней. Другие говорили, что не положено, надо на третий день, — значит, так и следует хоронить. Да и закупили уж всё: продукты, то, сё, могильщиков заказали. На иных лицах было написано недоумение, на многих — вопрос, кто-то ужасался, кто-то зарекался в кино ходить, кто-то решался уехать хотя бы на время, покачивали головами, хватались за голову, прижимали ладони к губам, но чаще подносили к ним рюмки, ложки и вилки.

Баба Шура покашивалась на противоположный конец стола, где сидели зять и внучка-предательница. Она так и сказала: «Эх, Тоня, предала нас, сексоткой стала, сидишь с кукушкой», но Тоня не отвечала, и Глухой, названный птичьим именем, тоже, конечно, не среагировал — не услышал без Тониной подсказки, а говорилось-то больше для него. Запал Александры Тихоновны пропал вхолостую — и она перестала делать выпады в сторону родни на дальнем конце стола. И вдруг Глухой заговорил, склонившись к Тоне, но не рассчитал силу голоса и произнес то, что было у всех на уме, так, что все услышали: «Бедный дядя Коля, тут сын не остыл — жену хорони!»