Владимир Шаров - Царство Агамемнона

Я : “Ну ладно, с Игнатием, будем считать, понял, а теперь, милая Электра, как договаривались – о человеке, от которого вы это узнали. Кто он, откуда, а также, если можно, что он рассказывал о вашем собственном батюшке”.

Электра : “Ну что сказать? Фамилия Кошелев, имя Вадим, то есть Вадим Петрович. Сидел два раза. Первый раз его арестовали в тридцать шестом году и дали десятку, освободился, соответственно, в сорок седьмом. Тогда же ему удалось поступить на заочное отделение Пермского пединститута. Отделение русского языка и литературы. Второй раз Кошелева арестовали в сорок девятом и как повторнику дали двадцать пять лет, но в итоге он провел в лагере только четверть срока, на исходе пятьдесят пятого года был освобожден по амнистии. Тогда же восстановился и в Перми.

Пока учился и потом искал работу в сельских школах, по возможности, самых отдаленных, куда и захочешь – не доедешь. В общем, чтобы не видно и не слышно. Кроме того, раз в два года обязательно менял прописку, считал, что долго маячить на одном месте опасно, он и меня убеждал, что скоро времена переменятся, снова начнутся аресты: по-другому системе не выжить.

Последние двадцать лет Кошелев работал в интернатах для малых народов Севера, от Оби и дальше на восток, но всё больше на Камчатке, преподавал там русский язык и литературу. Ко мне он тоже приехал с Камчатки и половину трехмесячного отпуска прожил в Протопоповском. Жена-камчадалка и их двое детей в это время гостили у своей родни. Как раз шел нерест. Икры, рыбы надо было заготовить столько, чтобы и людям, и собакам хватило на весь год.

Пока Кошелев у меня жил, я не раз слышала, что ему не за что гневить Бога. Жизнь сложилась нормально, а если посмотреть на начало, следует признать, что ему везло как мало кому. У него и сейчас всё в порядке. Он много, с пользой занимается детьми, и своими и интернатскими, на работе его ценят, недавно предложили стать заведующим учебной частью. Сказал, что еще не решил, согласится или нет, в любом случае предложению он рад.

Я ему, конечно, – говорила Электра, – поддакивала, хотя, стоило поговорить с Кошелевым пару минут, и делалось ясно, что перед тобой человек во всех смыслах блестящий, которого папа с мамой растили не для какого-то богом забытого камчатского интерната. Мне даже казалось, что и сейчас, решись он переиграть, вернуться, у него бы и в Москве сложилось. Но шансов не было, слишком он себя запугал.

Сначала, – продолжала Электра, – меня поразила его память. Скажешь какую-нибудь стихотворную строку, он тут же подхватывает. Поэзию Серебряного века знал наизусть. Но дело не в одной памяти; рассказывая, он так строил фразу, так складывал слова, что всё было не просто понятно, а, что называется, и умно и вкусно, – говорила Электра. – Я слушала его с наслаждением.

И вот подобный человек живет в никому не ведомой тмутаракани, посреди настоящей снежной пустыни, где и переговорить, перемолвиться этим самым словом не с кем. Потому что его жена – я ее видела, она с детьми ночевала у меня, и дальше они вместе поехали на юг, в какой-то пятигорский санаторий – толстая добрая баба, на азиатский вкус, может, и красивая, но по-русски она говорила, будто двухлетний ребенок, вдобавок всё безбожно коверкала, я ее с трудом понимала. Впрочем, она почти и не говорила, просто сидела и улыбалась, но и тут не тебе, а куда-то в пространство. То, что у Кошелева были такие способности, – продолжала Электра, – неудивительно. В тридцать четвертом году он поступил в ИФЛИ.

Оттуда, со своей Камчатки, он несколько лет через солагерников по первому сроку пытался найти отца, потом узнал, что его уже нет на свете, но у Жестовского осталась дочь по имени Галя. В конце концов кто-то дал ему мой адрес. Мы списались, и я пригласила его к себе. Приехал он летом, когда в интернате каникулы. Я говорила, – продолжала Электра, – что в тот раз Кошелев прожил у меня почти полтора месяца, но больше я его не видела. Впрочем, – закончила она, – время от времени мы и сейчас переписываемся. Если с чем-то затруднюсь, к нему всегда можно обратиться”.

Надо сказать, что от того, что услышал, я пришел в форменный ажиотаж. Узнать от свидетеля первой руки, то есть фактически из первоисточника, как Жестовский представлял себе литургику в царстве сатаны, причем, если возникнут пустоты, пропуски, с этим человеком без проблем можно списаться, на худой конец, поехать к нему на Камчатку, было огромной удачей. Тем более что лишь месяц назад Электра, как раз со слов Кошелева рассказывая мне о Сметонине, разложила всё буквально по полочкам. Но списываться с Кошелевым, тем более лететь на Камчатку, было запасным вариантом, пока же я просто хотел, чтобы Электра рассказала, что знала – и она рассказывала, – что делать дальше, я уже сам решу.