Жужа Тури - Под одной крышей

Тут барон вспомнил о лежавшей во внутреннем кармане сложенной вчетверо бумаге. И взору его вдруг предстали прогуливающиеся под руку чобадские девушки: они поглядывают на него и не здороваются. Нотариус, молодой крестьянский парень, которому он так ничего определенного и не ответил. Недвусмысленно ухмылявшийся кучер Карикаш. Чобадские крестьяне, собравшиеся в его саду и хохочущие над ним!.. И эта многодетная семья тут…

Обессиленный, он опустился в кресло и вытер платком лоб. Блеклые лучи предвечернего солнца тускло освещали улицу Надор. По противоположной стороне шел газетчик и во все горло кричал: «Сабадшаг»! «Свежий номер «Сабадшаг»!

Барон сконцентрировал внимание на этом крике, старался осмыслить, проанализировать его… Амелия вместе с ним ненавидела и презирала чернь и тем не менее вольно или невольно взяла на вооружение ее методы и лозунги. Ими даже воздух заражен, и толпа дышит им и впитывает в себя. Пример этому — хотя бы вчерашняя сцена в Чобаде или этот рабочий, Винце Палфи, с его мировоззрением. В условиях старого строя столь стремительное нравственное падение Амелии было бы невозможным. Прежний строй точно определял каждому его место, и у Амелии не хватило бы духу добровольно отказаться от привилегированного положения. Но если бы даже и хватило, она не увлекла бы за собой своего мужа, потому что старый строй подхватил бы и удержал за руку падающего барона Вайтаи, поставил бы его на ноги. При старом строе у него было положение и вес в обществе, а теперь он незаметная частица общей массы. Нет, он не желает больше дышать отравленным воздухом, и на этом, пожалуй, пора ставить точку… Револьвер он нашел среди свернутых чулок жены.

Перед зеркалом? Зачем? В этом нет никакой необходимости. Все проще: сесть поудобнее в кресло… Вот неприятно только то, что его… гм… добровольный уход… произойдет вслед за бегством Амелии. Люди, бесспорно, расценят его поступок как следствие бегства Амелии; собственно, им надо бы объяснить, что Амелия для него дым или пар, растаявший в поднебесье… и что это решение его заставил принять… тот смех… тот сложенный вчетверо листок бумаги… А впрочем, пусть думают, что хотят. Мнение людей его никогда не интересовало, а теперь и подавно… А перед зеркалом, пожалуй, вернее: даже страшно подумать, что его постигнет еще одна неудача… все надо кончать раз и навсегда…

На этом его мысль оборвалась.

Тележка громыхала по Шорокшарскому шоссе, солнце припекало все сильнее, обе женщины скорее держались за борта тележки, чем толкали ее. Одни развалины и дымящиеся трубы заводов и фабрик сменялись другими, мимо них с ревом проносились грузовики, торопливо шагали группами и по одному рабочие, женщины, дети. Кто-нибудь из прохожих нет-нет, да и спросит у идущего впереди Винце:

— Переезжаете?

— Угу, — кивал Винце и улыбался.

— Куда?

— В Чепель.

— Желаю счастья на новом месте.

Какая-то девушка громко крикнула:

— Взгляните на эту собачку! Ой, бедненькая, сейчас у нее язык вывалится!

Мари оглянулась и, всплеснув руками, подхватила Жигу. Кожа на боках у него была содрана, кое-где виднелись пятна засохшей крови, он шумно хватал ртом воздух. Голова его обессиленно упала на руки Мари, он повизгивал, скулил, жаловался, чем привлек много любопытных, вокруг них собралась целая толпа; люди задавали вопросы, удивлялись. Воспользовавшись передышкой, Винце свернул цигарку. Когда двинулись дальше, Луйза спросила:

— Ну, теперь ты счастлива наконец?

— Очень! — Счастливая улыбка озаряла лицо Мари, когда она посмотрела на сестру. — Конечно, и без собаки, но я так привыкла к ней…

Дальше они шагали молча. Вдали виднелись неясные очертания первых домов Чепеля. Винце перешел назад, присоединился к жене, положил руку на борт тележки рядом с рукой Мари. Солнце, находившееся все время впереди, как бы показывая им дорогу, стояло теперь у них над головами и собралось идти дальше, поскольку миссию свою оно выполнило: они найдут теперь дорогу сами.

Гул машин, шипение, заводские гудки, рокот автомобильных моторов, рев обгонявших друг друга грузовиков, а тележка, громыхая, двигалась все дальше и дальше. Когда проезжали мимо фабрики Неменя, Винце крикнул стоявшему в воротах вахтеру:

— Свобода!

Вахтер приветливо помахал рукой, улыбнулся:

— Свобода! Значит, переезжаем?

— Угу, — опять ответил Винце.

Многие чувства теснили грудь Мари, но из всех выделялось одно, одно доминировало над остальными, и она тут же выразила его: