Алексей Митрофанов - Пречистенка

Маменька была личностью яркой, из Лутовиновых, которых называли барами полновластными и необузданными. Называли не зря. Некая Варвара Житова писала в мемуарах о дворецком Федоре Ивановиче и горничной Авдотье Кирилловне. Они были вполне законными супругами, носили одну фамилию Лобановых. Но госпожа Тургенева не захотела, чтобы лобановские дети жили на Остоженке, и распорядилась отправить их в деревню. Конечно, без родителей.

К счастью, у Федора Ивановича, как у дворецкого, имелась своя, пусть небольшая, комнатушка. И «в этой-то комнате прожили и зиму, и весну бедные три девочки, взаперти, без воздуха, но все же около матери и отца, которые урывками хотя несколько раз в день могли видеть их».

Кстати, та Варвара Житова была не только тезкой госпожи Тургеневой, но и тайной ее дочерью. Тайным же отцом мемуаристки был не кто иной, как доктор Берс, домашний врач Тургеневых и папа будущей супруги Льва Толстого. И выходит, что Иван Сергеевич приходится Льву Николаевичу в какой-то мере родственником.

А обман добропорядочных супругов Лобановых остался без последствий — ведь практически вся дворня ненавидела свою хозяйку, а значит, некому и было донести. «Многое творилось не так, как она велела, многое от нее скрывалось, и не было случая, чтобы кто-либо донес ей о том, что могло вызвать ее гнев».

* * *

Был у Варвары Петровны и дворник Андрей. Житова описывает его с явной симпатией: «Замечательно огромное, но совершенно пропорциональное с его гигантским ростом лицо Андрея всегда сияло добродушной улыбкой. Сила его была необыкновенная, а руки так велики, что когда ему случалось меня брать на руки, я чувствовала себя как в экипаже».

Андрей был глух и нем, жил в деревянном флигеле, у лестницы и обладал известностью общемосковской. Варвара Петровна щеголяла своим дворником-гигантом, превосходно его одевала. В Москве зеленая блестящая бочка и красивая серая в яблоках заводская лошадь, с которыми Андрей в неизменной кумачовой рубашке ездил за водой, были очень популярны у фонтана близ Александровского сада. Там все приветствовали тургеневского немого.

А еще был у Андрея песик, белый с коричневыми пятнами. И этот песик чем-то не понравился хозяйке, и она велела утопить животное. Что Андрей и сделал на Москве-реке, в районе Лужников.

Иван Сергеевич любил свою злодейку-мать. И тоже, как Андрей Варвару Житову, носил ее иной раз на руках (видимо, это было традиционным ритуалом в доме на Остоженке). Да и хозяйка в дни приезда сына старалась сдерживать свой пыл. Правда, это ей давалась не всегда, и впечатлительный писатель иной раз убегал спасаться от разгневанной мамаши к брату Николаю, жившему неподалеку, на Пречистенке.

Зато во времена затиший все было мирно и покойно. Иван Сергеевич располагался на своих любимых антресолях, где и принимал огромное количество гостей. Один из них, писатель Борис Зайцев упоминал: «Тургенев жил… зимой в Москве с матерью на Остоженке, в доме Лошаковского, занимая комнаты в мезонине — теплые, уютные, с нерассказуемой прелестью старинных московских домов… В Москве к нему приезжал Грановский, и они горячо рассуждали в верхних комнатах о крепостном праве, об освобождении крестьян».

Кроме Грановского здесь появлялись Михаил Щепкин, Пров Садовский и многие другие знаменитости литературы и театра. А также живописи. В частности, художник Лев Жемчужников (один из «компонентов» гениального Козьмы Пруткова) и еще один художник, Кирилл Горбунов, устроили тут, у Тургенева на антресолях, состязание. Правда, не в живописи, а в вокальных упражнениях. Победителем был признан (разумеется, самим Тургеневым) Кирилл. Иван Сергеевич писал потом о его пении: «В нем была неподдельная глубокая страсть и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно беспечная грустная скорбь. Русская правдивая горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. От звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскидывалась перед вами, уходя в бесконечную даль».

Здесь же, в остоженском особняке, Тургенев праздновал триумф своей «Провинциалки». Она была поставлена в Малом театре в бенефис актера Щепкина, но Михаил Семенович остался как бы в тени успеха автора. Иван Сергеевич писал об этом в своем послании к Полине Виардо: «Вот уж точно, я ожидал чего угодно, но только не такого успеха! Вообразите себе, меня вызывали с такими неистовыми криками, что я наконец убежал совершенно растерянный… шум продолжался добрую четверть часа и прекратился только тогда, когда Щепкин вышел и объявил, что меня нет в театре».