Виктор Эмский - Без тринадцати 13, или Тоска по Тюхину

— Герой!

— Самоубийца!..

— Но ведь здорово же?!

— Погибельно!.. Смотрите, смотрите — в него опять попало!

Пораженный молнией ракетоносец задымился.

— Это что, это уже Война? Та самая?..

Ответа я не расслышал. Накренясь, героический крейсер ударил из всех стволов прямой наводкой. Грохот был такой, словно сам Враг Человеческий, перенятым у меня, Тюхина, способом, то бишь — бухая кулачищем — тщился положить этот райский мирок на дикую музыку военного противостояния. Когда убийственная какофония на мгновение смолкла, я представился.

— Тюхин, — скромно сказал я, протягивая руку рвущемуся в бой усачу.

— Могутный-Надмирской. Судя по экипировке, вы из бывших? Бизнесмен?

— Предприниматель, — уточнил я. — Предпринимаю отчаянные попытки выжить в экстремальных условиях.

Наползавшая с моря Тсирхитна выхаркнула черную молнию. Грянул гром. О, это была какая-то странная, слишком уж эмоциональная, что ли, туча. Она болезненно реагировала на каждое удачное попадание в нее: съеживалась, отсверкивалась злобными косоприцельными молниями, непрерывно при этом клубясь и видоизменяясь. И вот, когда в самое подбрюшье ее угодила ракета, туча разверзлась, словно исполинская, искаженная запредельной болью пасть, а как только это чудовищное хавало сомкнулось, я к ужасу своему увидел над собой всемирно-историческое, в полнеба Лицо, уже смертельно больное, с тяжелым, в самую душу устремленным исподлобным взором, как на том знаменитом фотоснимке, черно-белом, сделанном в Горках…

— Но это же не она, это — Он! — волнуясь, воскликнул я.

— У Зла не бывает рода!

— И племени!..

— И уж тем более — племени… Ага, крейсерок, кажется, тонет! Па-астаранись!..

И я отпрянул, и вовремя: он чуть не сшиб меня красным крылом дельтаплана. Миг — и усатый камикадзе, низринувшийся в пучину, взмыл, подхваченный воздушным потоком! И полетел, полетел!.. Только не чайкой, о нет, не чайкой, а совсем-совсем другой литературной птицей. И возглас, который он издал, ложась на крыло, лишь подтвердил это впечатление.

— Пусть сильнее грянет буря! — продекламировал из подоблачья Могутный-Надмирской.

— Господи, спаси и помилуй нас, трижды проклятых! — прошептал я.

И в этот миг вспыхнуло! И жалкое солнце ослепло! И белое стало черным, а тайное — явным. Земля вдруг всколыхнулась и погибельно ушла из-под ног. Божий мир сатанински перекривился и стал опрокидываться. «Как, и я лечу?! Зачем, куда?!» — обмирая, подумал Тюхин, и это было последнее, о чем он успел подумать…

Тонущий крейсер с поднебесной высоты казался каким-то невзаправдашним, матросики, сыпавшиеся с его бортов в розовые волны, игрушечными. «Ну да, ну да, ведь это же сон», — успокоил себя чудом спасшийся. Крылатый конь Пегас, волшебно подхвативший его всего лишь за миг до гибели, летел вдоль берега. Тюхин сидел верхом, судорожно вцепившись в гриву, и седые волосы его стояли дыбом от встречного ветра. В ушах звенело. Мимо проносились жалкие ошметья разодранной атомом Гадины. Вблизи они были серенькие, как клочья тумана, безликие и напрочь лишенные какого-либо смысла.

Чудом удержавшийся на плаву флагман, выиграл бой. «Но не войну, увы, не войну!» — ища глазами дельтаплан, подумал Тюхин.

Слева было море, справа, за скифской ковыльной степью, — рассветные горы. Это, должно быть, с них стекала рассекшая полуостров надвое река изгибистая, стремительная, вся в перекатах и бурунах. Вода в этом трансфизическом Салгире была ярко-алая, как кровь из горла чахоточника. «Так вот, вот почему оно такое розовое, — догадался Тюхин. — Бог ты мой, а какого же еще цвета может быть море, в которое впадают такие реки?!»

Тюхин снизился.

В дьявольском компоте пурпурной стремнины мелькали трупы, обломки разбитых вдребезги плавсредств, могильные кресты, обезображенные ужасом лица утопающих. Судя по всему, и в горах шла схватка. Беспощадная, до полной и безоговорочной победы.

«И вечно! И где бы мы, окаянные, ни были, куда бы не устремлялись! О, неужто же хорошо только там, где нас, тюхиных, по счастью еще не было?!» — И только он подумал об этом, как где-то совсем близко, прямо под ним, застрочил «калашников», хлопнула граната.

Высекая искры подковами, она скакала вдоль берега на белом арабе голая, одногрудая, как древняя обитательница здешних легендарных мест, стреляющая от живота короткими очередями. Тот, в кого пыталась попасть Иродиада, находился на другом берегу кровавой реки. Злобно посверкивая пенснэ, он отстреливался из именного браунинга. Враг только что переплыл реку, а посему был окровавлен с ног до головы.