– Глубже вникай в отечественную классику, дорогая Валюша! Так вот, эта строка об одном из правил «Зелёной лампы». Если кто-то произносил нецензурное слово, слуга-калмык Всеволожского тут же преподносил ему «штрафной» бокал вина со словами: «Здравия желаю!»
– Меня бы уносили оттуда пьяным вусмерть! – хмыкнул Лёша Булдыгеров.
– А потом, друзья мои, вольнодумцами заинтересовалась полиция, и встречи решено было прекратить. Но через сто лет, в Париже, российские декаденты-эмигранты Дмитрий Мережковский и его жена Зинаида Гиппиус возродили это общество. Решили, так сказать, создать некий духовный орден, инкубатор идей свободы. Свободного входа, кстати сказать, на заседания этого «ордена» не было. Приглашались только избранные, вроде Бунина, Алданова, Ходасевича, Тэффи, Ремизова… – Привычно начав умничать, Шишкин не сразу заметил, что навевает на присутствующих, мягко говоря, дремоту.
– Короче, сотрясали там литераторствующие эмигранты воздух, а когда, по-моему, в сороковом году, Мережковский умер, то и эта «Зелёная лампа» погасла. В Париже. Но одноимённые общества и в белогвардейской Маньчжурии возникали, и даже в Южной Америке – куда только ступала нога российского литератора, сбежавшего от советской власти. Это вообще какое-то эмигрантское название.
– Тогда можно назвать, к примеру, «Зелёный огонёк», – не стал далеко отступать замред Слава.
– Ага, – кивнул заворготделом райкома Антон Булкин. – Тайное общество таксистов-графоманов.
– Ну тогда… «Зелёная звезда»!
– Ага! Тебе читатели мигом зарифмуют это название!
– Ну, «Зелёный луч»…
– Лучше «Зелёный крокодил». «Зелёный-презелёный, как моя тоска!..» – пропел Антон. – Ты чего упёрся в этот зелёный? Любимый цвет, что ли? Или это ты намекаешь, что все доморощенные поэты ещё не созрели?
– Да нет, просто как-то уютненько… – вздохнул Слава. – Хотя, конечно, незрелых авторов хватает, тут и специалистом не надо быть, большинство графоманят, а некоторые даже, как бы, настырно…
Шишкин-младший вспомнил старую загадку: «Какого цвета стоп-кран на самолёте, если в поездах красный?»
– А вот, кстати, о графоманах, – сказал Александр, уже откровенно потешаясь. – Может, назвать литературный клуб на страницах газеты «Зелёный стоп-кран»? В смысле, что дорогу графоманам перекрыли…
– Народ не поймёт, – подумав, изрёк Славик. – Будем думать. Но сама идея как? Ну что, возьмёшься, старик?
– Ну, давай попробуем.
– Во, – тут же воодушевился замред, – я тебе за недельку, как бы, всю литературную почту соберу и переправлю.
– Робяты! Может, и вправду, чайку попьём? – Калюжная посмотрела на райкомовский сейф, увенчанный коробкой с тортом.
А Шишкин-младший посмотрел на часы. Поднялся со вздохом (облегчения, но все, был уверен, сочли за сожаление), потянул с вешалки куртку:
– А мне, братцы дорогие, вкушать торты, увы, уже некогда. На остановку надо бежать, а то уйдёт мой автобус без меня.
– Господи, умрёт там без тебя твоя школа! – вздохнул Булкин. Потянулся к бутылке с водкой, плеснул мужикам по стаканам. – Так хорошо сидим. Ванька же оставил ключ от своей квартиры. Наказал нам, что пока он на сборах, ты там можешь ночевать.
– Школа не умрёт, но запереживает! – улыбнулся Шишкин. – У меня же не только уроки с утра, но и ценный груз. – Он показал на коробку из универмага. – Сувенирчики для наших школьных дам. Да и ведро с распустившимся багульником у меня дома стоит.
– Восьмое марта, это, мужики, серьёзно, – кивнул Славик и, поправив указательным пальцем очки, вздел его кверху. – Мне моя так всегда говорит: «Как Восьмое марта я встречу, так ты весь год проведёшь».
– И что, получатца? – ехидно поинтересовался Булдыгеров.
– Не мой это день… – вздохнул Славик.
Все засмеялись, и под этот смех Шишкин распрощался.
Он еле-еле успел на автобус. Снова развернул в подпрыгивающем на ухабах «пазике» газету:
Открою, как книги страницу,
которую помню давно,
судьбы лист, где спрятал я птицу,
И птице взлететь суждено.
Над миром она пусть кружится,
крылом чуть касаясь зари,
алеющей там, где граница
дня с ночью.
Пари же, пари!
Ещё он не встал, день наш жаркий.
Видна его будущность чуть:
открылся полоской неяркой…
Чем будет наполнен наш путь,
которым сквозь день наш пойдём мы?
А если устанем в пути,
могу ли я знать, что найдём мы?
Оазис? Он есть впереди?
Дорог уже много измерил
и многого в жизни хотел.
Любил я, надеялся, верил.
Юлить вот и лгать не умел.
Быть может, наш день только снится?
Любовью ли полнится путь?
Юна ты. Счастливая птица
тебе не даёт вновь уснуть:
едва она в небо – за счастьем —
бежишь ты вдогонку, смеясь…
Я верю – не будет ненастья.
Я верю, судьбе поклонясь.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу