Елена Стяжкина - Розка (сборник)

Марк недоволен. Я слышу, как он угрюмо молчит, как сопит, как внутренне взрывается, как сдерживается, чтобы не закричать. На меня.

Потом он будет жалеть, носиться за мной с глупыми и смешными предложениями о маленьком дозволенном хулиганстве. Он будет разрешать мне переговоры с чашками, юбками и выступать адвокатом оранжевой футболки, которая навсегда отправлена в ссылку из-за подло проявленной несчастливости. Виноватый Марк – это то еще зрелище. Он ведет себя, как грудной ребенок. И жалко его, как грудного – до спазмов в животе.

Можно попробовать не дать ему взорваться, и я тарахчу, тарахчу, тарахчу о глупостях, которых набралась на этих улицах, как собака блох. Например, о доме. Я живу здесь в доме, построенном на деньги Парацельса. И оказывается, что здесь – в большой Европе – таких домов полно. А история почти всегда одинакова. Филипп Ауреол Теофаст Бомбаст фон Гогенхайм – красивое имя, да? – много путешествовал.

Если к концу жизни человек проявляется как великий, то о нем никогда не напишут «скитался». Считается почему-то, что великие сразу определяют цель и идут к ней маршем и даже колоннами. В общем, я думаю, что он скитался. Но дело не в этом. А в том, что ему нужно было где-то спать и где-то есть, но ни метро, ни благотворительных обедов… Разве что где-то в монастырях, но как раз с монастырями и церковью у Парацельса были трудные отношения. Такие трудные, что его там могли скорее накормить стеклом, чем старой доброй похлебкой. В общем, трактиры, кабаки, сомнительные забегаловки у бедного хозяина, которому всегда недоплачивают или не платят совсем. Но он держится, этот хозяин, потому что если бросить, то что? Скитания и канавы? Нет, этого никто для себя не хочет. Поэтому надо сводить концы с концами, надо брать в долг муку и вино, надо ждать чудесного богатого клиента, который обязательно появится и заплатит так, что хватит на всю жизнь. А между тем можно чуть-чуть обворовывать пьяненьких путников, чуть-чуть недоливать и недокладывать, чуть-чуть недоедать самому и бояться пожаров, разбойников, военных и войн, которые могут зацепить краем так, что сотрут с лица земли.

Парацельс ел в таких тавернах и, если вино было терпким, как он любил, а чечевичный суп – густым и горячим, он всегда оставлял монетку, самую маленькую из всех возможных, которые ходили в этой стране. Монетку, которую подавали нищим, потому что на нее ничего особенного не купишь. Монетка была лучше, чем ничего. Но хозяин огорчался до самого злого зла, потому что человек с таким роскошным именем и умным взглядом казался ему тем самым долгожданным и драгоценным, тем, кто должен был прийти, чтобы спасти его от долгов, а дочерей от судьбы старых дев-бесприданниц.

Но всего лишь монетка… Та, на которую ничего не купить. Хозяин в сердцах бросал ее на пол. Если бы она была чуть тяжелее, то пробила бы даже земную кору и дошла до ядра. С такой вот силой разочарования бросал хозяин не годную денежку. Потом поднимал, конечно: на одну ничего не купишь, а на десять уже можно, монетка к монетке, курочка по зернышку, в конце концов, этот хотя бы что-то заплатил, многие ели, спали за так, а потом еще угрожали ножом. Он поднимал и переставал верить своим глазам. Никчемная, жалкая подачка превращалась в целое состояние, вырастала до огромной деньги – золотой, тяжелой, как крестьянская лошадь, красивой и исполненной всех надежд и обещаний.

На эту волшебную деньгу хозяин превращал таверну в дом: возводил второй этаж и третий мансардовый – под острой треугольной крышей. Четыре больших окна и восемь маленьких – мансардовых, чтобы там, на самом верху, о котором вообще не думалось и не мечталось, всегда было светло, чтобы видеть, как солнце встает и как оно садится.

Дом, в котором я живу, построен на денежку Парацельса. Она, увеличенная до целого состояния и большого – метр на метр размера – красуется на белом фасаде. Каждый может увидеть.

И если их, таких домов, полно, то это история о том, что разозлиться – можно. Что в сердцах или от разочарования бросить что-то на землю или броситься самому – тоже можно. Это история о том, что несбывшаяся мечта не должна превращаться в комок, который нужно вежливо и прилично глотать, чтобы люди ничего не сказали. Иногда надо позволять себе швырнуть обиду оземь, чтобы потом, поднимая ее, никчемную и разбитую, убедиться, что при хорошем – разрешенном – приложении сил даже в сторону дури, все может измениться в один момент. Да?