Андрей Иванов - Аргонавт

– Но не спать же. Глупо спать, когда можно почитать, послушать музыку… До глубокой ночи себя не отпускаю, смотрю или слушаю что-нибудь, пока не вырублюсь. Вот когда изнеможенный вырубаюсь, с чувством исполненного долга сплю и наутро свежий, не поверишь, голова болит, а я свежий, потому что с чистой совестью заснул, вчерашние впечатления питают, дают силы, и я готов – снова в бой, френдлента, новости, все-все-все, ничего не упускаю!

Семенов слушал его с изумлением. Жизнь Боголепова была насыщена. Каждый день он смотрел не меньше двух фильмов (исключительно арт-хаус), читал книгу (или поочередно заглядывал в несколько книг, если того требовали текущие задачи: статья, собственные мысли) – не меньше ста тысяч знаков, мог увлечься и прочесть в три раза больше, признался, что после сорока стал одолевать толстенные тома в смешные сроки («в молодые годы, верно, тестостерон мешал, отвлекался, а тут за неделю осилил три тома Чехова – пришлось притормозить, потому что хандра навалилась». – «Еще бы, вставил Семенов, три тома Чехова за неделю – любой сломается»); это помимо прессы, которую Боголепов мониторил с маниакальностью по долгу службы (на полставки он работал в газете, о чем старался умалчивать) и для себя. И ни слова о главном хобби – сетевом сталкинге, который съедал все больше и больше времени (перерос в зависимость, появились проблемы со зрением – наждак френдленты точит глаз до мозоли – регулярно использовал капли, но остановиться не мог).

Зачем? Зачем ему это? Боголепову важно знать, что происходит в мире, на пульсе которого он держит руку, но не затем, чтобы пытаться спасти этого умирающего удава, а чтобы констатировать угасание и на каждый удар немощного сердца гиганта отзываться презрительной ухмылкой.

А я смотрю на мир, как бедуин на перекати-поле. Я ничем не лучше. Просто у меня совсем не осталось сил реагировать на гримасы Протея. И все отличие. Разница между отпетым негодяем и наидобрейшим из людей подобна разнице температур меньше, чем в одну сотую градуса. Возьмем, например, «—30 °C» и «—30, 01 °C». Ощутимо? Вряд ли. Такова же разница между Чарльзом Мэнсоном и матерью Терезой. Потому что человеческое существо – всего-навсего фильтр, который превращает безличные потоки энергии в сознание (процесс чем-то подобен фотосинтезу), а для чего – не знает никто: может быть, чтобы дышали звезды.

За это он меня считает мизантропом? Или кем, солипсистом? Иногда он говорит об этом совершенно ровным тоном, словно между делом, как о само собой разумеющемся, точно это факт… который ему греет сердце (скорей всего, благодаря этому я остаюсь в списках людей, с которыми он продолжает общаться). В одном из своих писем он как-то признался, что люди ему кажутся куклами, которых используют невидимые кукловоды, чтобы сводить его с ума: «мир – как шарманка с куколками», – так он написал. Почти Шопенгауэр: «Мир как шарманка и ее кукольное представление». Мифы, идолы ему были нужны всегда. Даже низвергнутых титанов (тех, в ком разочаровался) он хранит в своем грандиозном архиве. Имею в виду могильник его памяти. Не хотел бы там оказаться в качестве посетителя. Даже одним глазком. Катакомбы подсознания. Паноптикум восковых фигур. Некрополь. Сидя с ним в одной комнате, можно услышать шелест кипарисов, и ладаном немного веет. Некоторые с этим, наверное, рождаются. Это в крови. И в образе мыслей человека. Только так он справляется с потоком жизни. Этот поток несет на нас волны живых и мертвых. Им сопутствуют шепот и крик, бой барабана и клич трубы, легенды, сплетни, пляски, драки, ленты и цепи, опусы и примусы, кристаллы морфия и откровения от Орфея. Все это поэзия, поэзия… Музыка космоса. Вместить это невозможно. Даже окинуть взором. Даже из самой высокой башни. Да и нужно ли? Чтобы успеть принять хотя бы то малое, что тебе идет в руки, необходима четкая иерархия. Гроссбухи сознания, каждый величиной с Капитолий, ежесекундно обновляются. Не дай мне Б. сойти с ума. Иконостас растет. Так как процесс классификации – неотъемлемая часть восприятия и совершенствуется в соответствии с сознательно выбранными стилем жизни и позой, он прочно вплетается в систему мироописания. Однажды сознание носителя превратится в терракотовую долину. И я там буду, одна из фигур. Нет, не идол, а просто одна из фигур низшей касты иерархии. И смерть его, погребенного под грудами собранных им свитков и сведений, будет подобна смерти Гобсека или Плюшкина. Он собирал не ради практического применения, а во имя процесса. Иначе не мог. Да и как иначе? Когда такие амбиции. А мы… После всего, кто мы для него? Цифры? Жесты? Коллекционные наборы редких сувениров? Подобранные на берегу моря ракушки? Вот он заговорил об А.