Андрей Иванов - Аргонавт

время – деньги;

конвертируем вечность в часы посредством обобществления труда;

утилизируем личностный хаос коллективизируя безличную бездну в размере 170 кв. м;

дрессируем мышей: 20 евро/час (под дуду, аккордеон, укулеле);

наши двери открыты 8 часов в сутки (суббота: 10.00–14.00);

по зеленой стрелочке – вторая дверь, по коридору налево и вверх;

сменная обувь не требуется;

чай, кофе, snacks – включительно;

(парковка бесплатная).

Ступин берет мало. Интересно, что там у него с парикмахершами вышло. Чем он им насолил? Достал их своими тумбочками? Подбивал клинья?

Вчера Семенов давал урок в том же помещении, где когда-то стригся: на том месте, где стояло кресло, справа от большого окна, теперь стоял стол, за которым сидел его единственный ученик, молодой русский человек лет тридцати, чем-то сильно походил на менеджера продаж в той бизнес-газете, откуда Семенова так некрасиво попросили уйти. И все из-за пьянства того латыша, менеджера…

Хотя себя он не считал латышом, долго жил в Швеции, превосходно говорил по-шведски, наверное, вырос там; у него было шведское гражданство, о чем с важностью говорил всем, когда представлялся: Aleksanders Sosnovskis, svensk medborgare. Окончил какой-то университет, часто говорил «у нас в Швеции», был кичлив, превосходно говорил по-английски – проходил практику где-то в Ирландии; по понедельникам частенько не появлялся, его неделя начиналась во вторник (дышать в офисе было невозможно: стоял плотный ядовитый перегар), утром он читал газеты, пил кофе, выкуривал сигарету, снова наливал кофе и шелестел листами – выпивал не меньше трех кружек («у нас в Швеции обычай – пить слабый кофе, такой слабый кофе нигде больше не пьют, только в Швеции, его можно много выпить»), прежде чем сделать свой первый звонок, в обед он всегда шел пройтись (I’m going to stretch my legs) – наверняка куда-нибудь заходил дернуть тихонько. Синефил и педераст, он входил в жюри какого-то балтийского фестиваля юных документалистов, был одним из организаторов гей-парада в Сербии, где случилась массовая потасовка (с достоинством сфотографировался с повязкой на голове возле входа в сербскую больницу скорой помощи); очень не любил говорить по-русски (выходило коряво, с жутким польским акцентом), с трудом терпел русских (Семенов затем и попал туда, чтобы избавить менеджера от неприятной необходимости говорить с русскими), не особо жаловал латышей и эстонцев, с восторгом и восхищением говорил о немцах и скандинавах, легкой иронией награждал финнов, с подтрункой говорил о поляках – чувствовалось, что преклоняется перед развитыми европейскими странами, убежденность в превосходстве «западного человека» над всеми прочими скрыть не удавалось. По пятницам Александерс едва досиживал – горел поскорее убежать. Семенов замечал в глазах Сосновскиса родной блеск, чувствовал в нем ту же неугасимую жажду, что носил в себе, и понимал: пить торопится, не усидеть…

Александерс… 1978 года рожденья! И сорока нет! Где он так спиться успел? Неужели в Швеции?

Этот латыш, в конце концов, все и погубил.

Ну, и ладно. Семенов все равно там чувствовал себя рыбкой в аквариуме. Не давал покоя проницательный гроссмейстерский взгляд директора. Именно по тому, как он отвел глаза в лифте, Семенов понял: всё. (Наверное, в тот день директор и подписал бумаги, о которых не без административной пылкости сообщил Сосновскис.) Зато напился на корпоративе в Olde Hansa (сильно изумился, когда вышел из Pepersak’a и долго искал Tall Inn – как вернулся домой, не помнил). Сам в жизни туда не сходил бы. Все неплохо набрались. Сосновскис долго требовал, чтоб музыканты сыграли какую-то… он забыл какую… барочную песню… с ужасным акцентом перебирал французские названия… все не то… ах, махнул салфеткой, девочки свое заиграли, жалобно и нудно, будто подаяния прося… Ели руками. Закуска была жирная: свиные ребрышки, подгорелый горох. Быстро напились до гвалта. Было человек тридцать. Духота и гомон. Семенов давно заметил, что быстрее пьянеешь в погребках, таких как «Лисья нора» или «Кельдер», особенно в тесном сумрачном помещении. Он пил молча. Ушел в себя. Горели только большие толстые свечи, потолок был низкий. Ели руками, руками. Салфеток не хватало. Семенов заметил (и это его потрясло! – он долго себя потом переубеждал: наверное, показалось), как Сосновскис вытер сальные руки о волосы молодой редакторши, которая сидела рядом с ним, – она разговаривала с Раулем, молодым человеком, который писал дурацкие статьи и проводил различные социологические опросы.