Николай Коняев - Пригород

— Очень интересная книга! — скромно сказал адмирал и рюмкой потянулся к жениху. — Обязательно прочитайте.

— Непременно! — одаривая адмирала своей улыбкой американского миллионера, ответил жених и выпил.

И сразу оркестранты заиграли что-то громкое, и музыка заглушила слова.

Марусин оглянулся на дверь. Ребята, что увели Пузочеса, так и не вернулись за стол.

Взгляд Марусина не пропал незамеченным.

— Какая русская свадьба без драки! — подмигнул Марусину Яков Иннокентьевич Кукушкин. Он возвращался сейчас от оркестра на свое место и остановился, полуобнимая соседа.

Марусин машинально кивнул и встал.

Он и не думал уходить, но когда спускался по лестнице, уже знал, что назад, за стол, не вернется.

Внизу, возле полутемного гардероба, трепыхался зажатый комсомольцами Пузочес.

— Пустите его, мужики, — попросил Марусин. — Жених просил.

— А… — с сожалением проговорил Ольгин и вздохнул. — Ну, тогда ладно. А вообще побить не мешало бы.

Он схватил Пузочеса за шиворот и вытолкнул на улицу. Следом за ним другой парень вышвырнул свалившийся фотоаппарат.

Потом оба, как по команде, вытерли брезгливо руки и ушли наверх.

Пузочес сидел на скамейке возле входа в ресторан и, не скрывая слез, плакал. Рядом, на асфальте, лежал выброшенный фотоаппарат. Марусин поднял его и протянул Пузочесу.

— Возьми… — сказал он. — Потеряешь.

Пузочес только махнул рукой.

— На что он мне?

Марусин пожал плечами и положил фотоаппарат на скамейку. Однако безразличие Пузочеса заинтриговало его.

— Не переживай! — усмехаясь, сказал он. — Решил выпить на халяву и выпил… А издержки что ж? Издержки есть в любой профессии.

— Дурак! — всхлипнул Пузочес. — Ты что, тоже думаешь, что я ради выпивки сюда пришел? Да у меня денег… — он выхватил из кармана пачку денег. — Я весь город споить могу.

В парке все еще шло народное гуляние, и привокзальный ресторан пустовал. Швейцар с орденом Красной Звезды на золотом лацкане ливреи вместо того, чтобы кричать: «Осколочным его, суку-у!» — как обычно кричал он в этот час, мирно сидел на стуле и читал вслух газету.

«…сконструировали новую машину», — прочел он, когда Марусин и Пузочес вошли в ресторан. Поверх очков внимательно посмотрел на Марусина и спросил: «А что есть машина?»

Марусин пожал плечами.

— Жаль… — грустно вздохнул швейцар. — Жаль, что не знаешь. Так вот… — он наставительно поднял вверх палец и, помахивая им, отчеканил: — «Машина есть механизм, предназначенный для перемещения в пространстве людей и грузов».

— Не задерживайся! — прошептал на ухо Марусину Пузочес. — А то он и про самолет расскажет.

Швейцар остался один, но словно и не заметил этого. Внимательно прислушивался он к все еще звучащей внутри музыке формулировки, а потом строго спросил: «Что есть механизм?»

— Я не знаю, как ты ко мне относишься, — сказал Пузочес, едва они уселись за столик. Он сразу замахал рукой, останавливая протестующие слова Марусина. — Не знаю. Но я уверен, что втайне ты мне друг. И сейчас я все расскажу тебе. Я боюсь. Неважно кого и почему, но боюсь. Боюсь, и все тут. И еще: есть один человек, которого я люблю. Этого человека подло оклеветали. Я говорю сейчас о Наташе Самогубовой. Ее выгнали из комсомола. Это, конечно, херня, но теперь ей не поступить в институт. Еще: у меня есть деньги. Очень много денег. Я мог бы купить ей характеристику, мог бы, черт подери, купить диплом, но ей не надо этого. Ей нужно только свое. И поэтому я готов отдать все деньги тому, кто поможет Наташке, кто защитит ее.

Беззащитен и хрупок мир.

Марусин слушал беспорядочный монолог Пузочеса, и ему становилось страшно. Как тогда, в редакции, время снова двигалось рывками. Дрожащим неверным светом освещало оно людей, путало смысл их поступков. Болезненно истончалась справедливость и таяла совсем, превращаясь в призрак.

Марусин не сомневался в правдивости Пузочесовского рассказа. Он сам видел, как приносила Кандакова в редакцию текст выступления, и не сомневался, что ею он и был написан. Не удивляло его и поведение Леночки. Слишком много хищной легкости было в этой девушке, чтобы задуматься, правильно ли она поступает.

Нет, не это тревожило и пугало его. Словно бы на глазах переворачивалась ситуация, и суть незаметно и плавно перетекала в свою противоположность.

Задумавшись, Марусин выпил подряд три рюмки коньяку и запьянел. Но и опьянение не приглушило тревоги. Только еще сильнее смешалось окружающее пространство. Вот возник откуда-то швейцар с орденом на золотом лацкане ливреи. Он сидел уже за столиком и, пугливо оглядываясь по сторонам, спрашивал, что такое устройство.