Николай Коняев - Пригород

— Ну и как?

— Все в порядке…

— Молодец! — похвалил Ромашов. — А ты еще боялся, что не справишься.

— А я и сейчас б-боюсь… — ответил Миша.

— Чепуха! — сказал Ромашов. — Бояться ничего не надо. Главное — работать, и тогда все получится. А сейчас — домой! А то ты весь завод сегодня перевернешь. С непривычки-то…

Больше всего директор завода не любил просыпаться. Уже очень мало жизненной энергии оставалось в его огромном и когда-то крепком и сильном теле. Этих сил хватало, чтобы дремать с газеткой на скамеечке в сквере или дома в мягком, уютном кресле, но не для завода, не для этих заполненных металлом и людьми цехов. Директор сам понимал это, но найти замену ему не могли, и он продолжал нести свой крест обреченно и покорно. Некоторым его сверстникам, продолжавшим трудиться на высоких постах, помогало честолюбие, ну, если не честолюбие, то привычка к высокому положению и уважению, связанному с этим положением, некоторые стремились вывести в люди своих внуков… У директора не было и этого, никакие инъекции расчетливости не поддерживали его, и апатия, порожденная бесконечной усталостью, втягивала в себя, как трясина.

И все-таки директор каждый день приезжал на завод; борясь с полусном, подписывал какие-то бумаги; снова засыпал и снова покорно и обреченно просыпался, когда требовалось его вмешательство…

Как-то так получилось, что целый день его будили по пустякам, ради минутных забот, и, хотя это и не нравилось ему, изменить положение директор не мог. Не хватало сил…

Конечно, требовалось от него немного. Требовались только е г о голос, е г о гнев, нужно было только, чтобы о н потребовал, о н распорядился, но все равно эти дерганья отнимали последние силы. Директор чувствовал себя разбитым, а к вечеру уже не знал, сможет ли приехать на завод утром.

Перед тем как отправить директора домой, в семь часов вечера в его кабинете всегда собиралось небольшое совещание. Три-четыре человека, не больше. За десять минут до начала совещания директор принимал крохотную таблетку, единственную за день, и ровно в семь часов встречал своих подчиненных, слушал, что случилось на заводе, обсуждал наиболее важные приказы и всегда старался уложить совещание ровно в двадцать минут, чтобы самостоятельно дойти до машины и провалиться в мягкую дремоту сиденья.

Так было и сегодня.

Ровно в семь в кабинет директора вошли Кузьмин, парторг завода, новый начальник сборки.

— Где Игорь Львович? — сразу спросил директор.

Кузьмин пожал плечами.

— Должен быть… — сказал он.

— Что у вас сегодня?

— Надо согласовать несколько приказов, — Кузьмин раскрыл свою папку. — Есть предложение ввести на заводе жесткий график загрузки контейнеров и за простои высчитывать с премий конкретных виновников.

— А-а… — сказал директор. — С Медведя, значит… Подписываю.

— Не только с Медведя… — пунктуальный Кузьмин перевернул страничку. — Игорю Львовичу, как я понимаю, надо будет валютой за простои рассчитываться.

— Что-о?!

— Две гэдээровские машины сегодня целый день на заводе стоят, — скромно сказал Кузьмин. — Докладывать дальше?

— Подождите… — директор, не глядя, нажал на кнопку селекторной связи. — Рая! Игоря Львовича достать хоть из-под земли. Продолжайте.

— Несколько приказов по штатам. Ромашов гонит Табачникова за несоответствие…

— Я против! — быстро сказал парторг. — Табачникову осталось всего полтора года до пенсии, кроме того, он старейший партиец, общественник…

— Тунеядец он, а не общественник! — перебил парторга директор. — И всегда тунеядцем был. Правильно Ромашов делает. Подписываю.

— Хоть формулировку тогда измените!

— Измени формулировку, Игорь Сергеевич. Дальше?

Кузьмин читал приказ за приказом. Зная директора, он называл только главное, буквально две-три фразы — и вопрос решался. Кузьмин или вытаскивал непринятый приказ из папки, или делал пометку об изменении его. Нельзя было терять время: двадцать минут — это тот максимум, который мог выжать из себя директор.

Гвоздеглот появился, когда директорская двадцатиминутка подходила к концу.

— Извините, Александр Сергеевич! — проговорил он.

— В чем дело?

— Задержался на сбыте, Александр Сергеевич. Там ширпотребом контейнер грузят, а вся охрана перепилась. Надо было присмотреть.

— Я спрашиваю о гэдээровских машинах. В чем дело, Игорь Львович? Почему они до сих пор не загружены?

Гвоздеглот мрачно взглянул на Кузьмина.