Николай Коняев - Пригород

Ромашов подошел к печи ближе. В металлический кожух ее были вварены скобы — и по ним нетрудно подняться наверх, но как здесь поднялся карлик с огромным животом?

— А что у него в свертке? — спросил Ромашов.

— Хрен его знает… — ответил Термометр. — Слазай, начальник, посмотри.

— Посвети, Андрей! — попросил Ромашов и, передав факел, полез по скобам вверх. На них лежал мусор. Ромашов сбивал его руками, и мусор сыпался на пол. Эхо шелестело по всему цеху. Чтобы уберечь глаза, Ромашов зажмурился. Так и карабкался вверх, пока не почувствовал под пальцами что-то скользкое. Открыл глаза. Он уже залез на печь, и где-то далеко, внизу, плясали огни факелов. Забившись в сумерки, карлик тихонько поскуливал.

— Не бойся… — ласково проговорил Ромашов. — Давай сюда, сюда, ко мне… Ну, пожалуйста…

Он говорил так, а сам до боли напрягал глаза, пытаясь рассмотреть сверток, который прижимал карлик к животу. Карлик уже перелез на поперечную, убегающую в темную глубину цеха балку, но голос Ромашова, должно быть, успокоил его, и он не двигался сейчас.

— Не бойся, — повторил Ромашов, осторожно придвигаясь к карлику, — я не трону тебя, не бойся…

Он уже понял, что́ карлик держит в руках, и голос его стал вкрадчиво-мягким. За э т и м, сами того не сознавая, и пришли они на завод.

— Дай его… Дай мне, не бойся… — Ромашов завладел свертком и замолчал. Так бывает, когда склоняешься над темной ночною водой и, напрягая зрение, всматриваешься в глубину, но скрыта она, и только, покачиваясь, выплывает из сонной темноты отражение твоего лица.

Ромашов тряхнул головой, и сразу рассеялось сходство полутемного цеха с темной ночной водою. Но отражение, отражение его, Ромашова, лица никуда не исчезло. Словно обжегшись, Ромашов отпрянул назад, зацепился ногой за что-то, мусор сорвался с печи и с грохотом полетел вниз. Ромашов тут же опомнился, подавил безотчетный страх, но было уже поздно.

— Ы-ых! — испуганно и коротко пискнул карлик и вскочил. Подхватив руками живот, побежал по узкой поперечной балке и пропал в темноте цеха. Ромашов не увидел, а услышал, как упал он, тяжело шмякнувшись с высоты на отливки.

Долго-долго не утихало в ушах Ромашова эхо от серебристого звона. Прижимая к груди сверток, спустился назад. Вот и все… Только теперь он уже знал наверняка, что завод не отпустит их так просто, и вся эта затея с бензовозом наверняка ни к чему…

И такое лицо было у Ромашова, что даже Термометр ничего не ляпнул, хотя и собирался сказать про некоторых, которые спасать лазают…

— Пойдем? — спросил Ромашов.

— Пошли… — Андрей осторожно заглянул в лицо ребенка, которого Ромашов держал в руках. — Это тот и есть?

— Тот… — отвечал Ромашов.

И они замолчали.

Впрочем, Термометр не умел долго молчать.

— Что-то кисанек наших не видно… — дурашливо сказал он и испытующе посмотрел на Ромашова. — Куда они подевались все? Это ты их небось распугал, начальник?

— Никого он не распугал… — Андрей громко засмеялся. — Вон они. Ждут…

И он поднял высоко вверх факел. Над дверями, по карнизам, по балкам, гроздьями лепясь друг к другу, сидели о н и… Ромашов поежился — все груды отливок щерились кошачьими мордами.

— Может, на автопогрузчике, до твоего бензовоза доедем? — насмешливо спросил Андрей. — Видишь, стоит специально для нас…

Он кивнул на темный автопогрузчик, почти неразличимо сливающийся с громадой пресс-молота.

— Я! — закричал Термометр. — Я в кабину сяду!

Он оттолкнул Ромашова и рванул на себя заржавевшую дверку. Хлестнула из кабины сладковато-пахучая жижа — должно быть, то, что осталось от людей, которых застали в этой кабине п о ж а р ы…

Ромашов не сразу услышал заливающийся, захлебывающийся звонок телефона.

— Да? — сказал он, поднимая трубку.

— Это ты? — раздался в трубке голос жены.

— Я…

— Ты домой скоро придешь?

— Да, конечно. Сегодня я пораньше буду.

— Пораньше? Уже без пяти семь, Ромашов.

Ромашов взглянул на часы. Да. Опять он сболтнул глупость. Раньше восьми домой он не придет.

— Сейчас выхожу.

Жена помолчала.

— У тебя неприятности?

— Нет. Почему ты так подумала? Все прекрасно.

— Приходи домой, Ромашов, поскорее…

— Сейчас иду… — повторил Ромашов и осторожно повесил проколотую длинными пустыми гудками трубку.

Ромашов уже закрывал кабинетик, когда к нему подошел мастер Миша.

— А ты что так долго? — удивился Ромашов.

— На конвейере был. Смотрел, все ли там есть для вечерней смены.