Николай Коняев - Пригород

Бога и милосердную судьбу должен был благодарить директор завода! Хоть и много крал с завода Лапицкий, но завода пока не убывало…

Сегодня болезнь зрения мучила Лапицкого особенно сильно. Приступ начался после обеда, когда Лапицкий по дороге к мусорным воротам наткнулся на станки, сгруженные хлопцами под козловым краном. Собственно говоря, увидел Лапицкий не сами станки, а их упаковку — такие красивые и яркие, как игрушки, домики из какой-то загранично-пластмассовой фанеры. Сразу, как только заметил Лапицкий домики, больно кольнуло под сердцем.

Засопев, он обошел вокруг домиков, ощупывая волосатыми руками стенки. Сердце сжалось еще больнее: именно этих домиков так недоставало на усадьбе.

Стараясь унять волнение, дрожащими руками вытащил Лапицкий сигарету и вдруг сообразил, что освободить домики от станков можно только разломав домики! Выпала из дрожащих рук сигарета, глаза Лапицкого заволокло пеленою. Засопев еще сильнее, он снова принялся ощупывать руками упаковку. И только когда добрался до крохотного, затянутого полиэтиленом окошечка, облегченно вздохнул. Домики можно было спасти! Можно было разобрать станок и небольшими частями удалить через окошечко. Конечно, придется повозиться со станиной — ее надо разрезать автогеном на мелкие куски, — но это не страшно… За поллитру любой заводской сварщик сделает эту работу…

Лапицкий уже успокоился было, закурив новую сигарету, и тут страшная и невероятная мысль обожгла его: он понял, что никто не позволит резать станки! Прозрение было неотвратимым и беспощадным. Лапицкий насупился и, не оглядываясь, зашагал к мусорным воротам. Развел там костерок из ящиков, которые грудой валялись возле железнодорожного полотна, и сел на ящик, сердито шевеля губами. Он чувствовал себя самым несчастным на всей земле человеком.

А когда он чувствовал себя несчастным, лицо его — так уж устроен организм Лапицкого — твердело, становилось строгим и неподкупным. Как-то удивительно напоминало оно в эти мгновения торжественно-строгий зал заседаний Народного суда. И нельзя было без трепета смотреть на Лапицкого в такие минуты. Должно быть, за эту особенность устройства организма — Лапицкий почти всегда чувствовал себя на заводе несчастным — и держали охранника до сих пор на заводе.

На неумолимый Нарсуд Лапицкого и нарвался возвращающийся из Дражни Термометр.

— Э! Э! — вскричал Лапицкий, вскакивая с ящика. — Это откуда такой матрос Железняк?!

И он ловко ухватил Термометра за хлястик фуфайки.

— Да ты что?! — возмутился Термометр. — Может, ты по морде, дедуня, хочешь?

И он рванулся, оставляя в кулаке Лапицкого хлястик, но тот успел схватить Термометра за шиворот.

— Ну, счас я дам тебе, су-ука! — завопил Термометр. — Ты что работягу хватаешь, а? Фингала давно не носил?!

И наверняка бы ударил Лапицкого, но — увы! — не мог размахнуться. За поясом у него, точь-в-точь как гранаты у легендарного матроса, торчали бутылки с вермутом.

Лапицкий сразу оценил свое преимущество.

— А ты ударь! — посоветовал он. — Только смотри, как бы этим фингалом самому не ушибиться.

Потом надул щеки и решительно скомандовал:

— А ну, марш вперед! Счас в караулке акт составим, сразу запоешь по-другому!

Положение складывалось явно не в пользу Термометра. К тому же за заросшей кустами градирней мелькнула шинель начальника караула Бачиллы.

— Ну, чего ты кричишь, дедуня? — пересиливая свой гнев, проговорил Термометр. — Ну что мы? По-людски, что ли, с тобой договориться не можем?

И он чуть повернулся, как бы приглашая волосатую руку охранника к себе за пазуху, где, пригревшись на животе, затаились бутылки с вермутом.

— Ты возьми себе, дедуня, бутылочку! — ангельским голосом сказал Термометр. — Согрейся маленько… Я же понимаю, что холодно целый-то день на улице… Еще как понимаю… Сам ведь работяга, как и ты… Возьми, дедуня. Для тебя, можно сказать, и захватил лишнюю бутылку. Что мне, жалко, что ли, если человек хороший?

Лицо Лапицкого чуть потеплело. Может, оно и походило сейчас на суд, но суд этот был уже не народным, а товарищеским, где, как известно, и надо вроде бы осудить человека и все понимают, что надо, но подсудимый — твой лучший приятель, и как же осудишь его?

— Ладно уж… — вытаскивая пригретую бутылку, пробормотал Лапицкий. — Иди с богом… Что я, нелюдь какой, что ли? Чего я тебе жизнь молодую ломать буду? Сам в твоем возрасте был…

И словно бы поглаживая, провел волосатой рукой по спине Термометра.