Виктор Пелевин - Тайные виды на гору Фудзи [litres]

Саму Аманду крюк не нашел. Но Таня увидела высокую и длинную каменную лестницу – вроде тех, что строили на древних американских пирамидах. На вершине этой лестницы была развернута черная ширма, и вот за ней, поняла Таня, отдыхала Аманда. Нарушать ее покой не стоило, это было ясно.

Силы Тани иссякли. Матка была выжата, как железнодорожный лимон. Теперь следовало долго отдыхать. Очень долго.

И тщательно выбирать следующую цель.

Силы восстановились только через неделю.

Таня поняла, что снова может метать крюк, рано утром – когда продиралась навстречу новому дню сквозь последние сны.

Уже понимая, что просыпается, она вспомнила про свою мангу и попыталась ею стать. Это удалось легко, почти без усилий: она ощутила запах утреннего моря, жар солнца, золотые блики на голубом. Она сидела в лодке. Под ногами лежал ее собственный крюк. Никаких усатых придурков в лодке теперь не было.

Таня открыла глаза и увидела свою темную спальню. За окном лютовала зима. Все было плохо. И все было хорошо. Крюк был готов к бою.

Что дальше?

Перед ее глазами возник Федя – бездушные глаза в модных очках, распахнутый синий халат, полоса белой кожи на скудных чреслах. А потом вспомнилась долгая и страшная дорога по лесу.

Вот это, поняла она. Такая большая боль, такая сильная обида, что они даже не чувствуются, потому что все остальное происходит как бы на их фоне.

Интересно, подумала Таня, а можно узнать, что он сейчас делает? Я ведь могу метать крюк в непонятное, а с Федей непонятно все. Только серая мгла…

Вдохнув так, чтобы воздух надавил на матку, она вызвала к жизни свой якорь – и что было силы метнула его в грязный гипсокартон неведения. Она так и подумала: «гипсокартон», и в этом, наверно, было дело: якорь с хрустом пробил его. Таня потянула веревку на себя, и в завесе незнания появилась прореха. Таня метнула крюк еще несколько раз, разрушая остатки преграды.

После каждого броска поле ее зрения становилось шире. Скоро она увидела свет – и три расплывчатые фигуры, сидящие перед ним. Все трое, не отрываясь, глядели на золотистое сияние, источник которого был неясен.

Одной из фигур был Федя. Других она не узнала, только поняла, что это мужчины.

Неясно было, на чем они сидят – и где они вообще. Под ними мерещились то ли какие-то фонтаны, то ли механизмы, поднимающие их к свету… Нет, скорее это были все-таки механизмы. Потратив некоторое время на их изучение, но так ничего и не поняв, Таня назвала их про себя «домкратами».

Фигуры на домкратах сохраняли неподвижность. Только изредка они делали мелкие движения, устраиваясь поудобнее, и все глядели в свет.

Этот свет походил на размытый ореол вокруг электрической лампы в тумане – вот только самой лампы не было. Еще его можно было сравнить с радужной оболочкой огромного глаза без зрачка. Цвет глаза медленно менялся от желтого с красноватыми прожилками до ослепительно-белого.

В свете были покой, сила и нега – когда Таня начинала всматриваться в него, он быстро занимал все поле зрения, и на душе становилось хорошо и тихо. Можно было понять, почему Федя и двое других так пристально в него глядят.

Таня решила испортить им праздник. Она нацелилась и метнула крюк в источник света – вернее, в то место, где этому источнику полагалось быть.

И сразу же застонала от боли.

Матка содрогнулась от неприятного спазма. Очень неприятного, словно перед месячными. Крюк улетел в никуда, и веревка смерти приняла на себя всю его тяжесть.

Метать крюк в этот свет больше не следовало.

Целый день Таня чувствовала себя так плохо, что больше ни разу не посмотрела в сторону Феди. И еще два дня после этого про него не хотелось даже думать.

На третий, проснувшись с утра, она поняла, что теперь ее сил достаточно.

Когда она пробилась сквозь завесу неведения, Федя и двое его спутников все так же глядели в непостижимый и опасный свет. Теперь он был красноватым, пульсирующим и неспокойным – и Таня сообразила, что они только начали свою странную процедуру.

Вот что надо было сделать: натащить мангу на Федю. Таня легко и безусильно стала мангой, зацепила свой образ крюком и швырнула себя – юную, чистую, со смеющимися солнцем глазами – в смутно мерцающую вдали Федину лысину.

Манга соскочила. Она сорвалась с Фединой головы и рассеялась в радужном тумане. Опять повторился неприятный спазм в матке, но в этот раз Таня была к нему готова, и эффект оказался не таким сильным.