Стив и Иоганна хранили неизменным в душе тот образ, который каждый из них унес с собой в разлуку. В его письмах слышался ей голос человека, которому она поверила с первого взгляда; а для него любое письмо Иоганны было самой Иоганной. Она не сообщила ему, что носит под сердцем его ребенка. Такая уж это была натура.
Иоганна постирала пеленки, крошечные чепчики и распашонки и разложила их на траве посушить. Сарайчик был залит солнцем. Печка Стива — ее спасительница в эти трудные зимние месяцы — вселяла в нее бодрость и надежду. Перед карточкой Стива в принаряженной голубой оберточной бумагой консервной банке стоял букетик примул, а в углу приткнулась белая детская коляска — скоро в нее положат маленькую девочку. Сарайчик для коз был теперь улыбчивой каютой Мечты, Иоганна по нескольку раз на дню отправлялась в ней в Америку, к Стиву.
После обеда Иоганна собиралась к отцу Ученого. За несколько месяцев до выхода на пенсию этот человек вдруг подал в отставку, чтобы взять на себя защиту Руфи. Уже во время войны готовил он материалы для своей будущей книги: «Немецкое правосудие при нацистах». Дело Руфь — Цвишенцаль интересовало его вдвойне: как адвоката и как убежденного антинациста.
Иоганна искала по Блюменштрассе номер 27. Но когда дома нет, его трудно найти по номеру. Наконец она осторожно спустилась по крутым ступенькам в подвал, над которым торчали лишь остатки фасада, причудливыми зубцами врезаясь в синее майское небо.
Отец Ученого сидел на ящике перед положенной на козлы доской, где высились аккуратные стопки бумаги. У него был взгляд человека, веру которого не могут сломить никакие разочарования. Иоганна, в качестве главной свидетельницы защиты, восстановила перед ним картину убийства Фрейденгеймов, все то, что она видела собственными, остановившимися от ужаса глазами. Он делал заметки, задал несколько вопросов и проводил ее до двери. Свидание с подругой он ей выхлопотал.
Иоганна тотчас же отправилась в тюрьму. Когда она вошла в камеру, Руфь сидела на нарах и рисовала. Она не сразу встала, а что-то еще подправила на листе.
— Как это мило, что ты пришла! Но ты ужасно осунулась. Должно быть, отвратительно питаешься.
Иоганна успокоила ее, сказав с радостной улыбкой:
— Доктор Гросс говорит, что тревожиться нечего, ребенок сам возьмет все, что ему нужно.
Полицейский вахмистр стоял, прислонясь к стене. Он вмешался в разговор:
— Да, но возьмет-то он у мамаши. Это начинается еще до рождения, да так и не кончается всю жизнь. А кого же мы ждем — девочку или мальчика?
Иоганна просияла:
— Конечно, девочку.
— А если будет мальчик, вы уже через пять минут и слышать не захотите, что ждали девочку.
Руфь присела с Иоганной на нары.
— Ты что-нибудь приготовила для ребенка?
— Ученики Иисуса все принесли, — таинственно зашептала Иоганна. — Даже крошечные вязаные башмачки. И, представь себе, — коляску!
— Говорить шепотом не положено, — остановил ее вахмистр.
— Когда ребенок родится, ты, наконец, напишешь Стиву? — спросила Руфь.
— Не знаю. Может быть…
— Но ведь запрет уже снят. Вы могли бы пожениться.
— Да, пожалуй, надо написать.
— Непременно. А иначе это сделает Мартин. Я его просила. — Она окинула Иоганну испытующим взглядом, с головы до ног — так мать оглядывает свое дитя.
С тех пор как Иоганна была в положении, она закалывала волосы шпильками. Свое неизменное голубое платье она выпустила в швах до предела. Шел уже восьмой месяц беременности, но Иоганна была сложена так пропорционально, что естественный биологический процесс нисколько ее не уродовал.
— Смотри, ешь побольше. Доктор Гросс обещал устроить тебе койку в больнице. Все обойдется хорошо. Зато в солнце и воздухе там у тебя на выгоне ребенок не будет нуждаться, верно?
Они продолжали говорить о ребенке. Но вот вахмистр посмотрел на часы и решительно выпрямился.
— Ну, пора кончать. Время для свиданий истекло. Надо было приходить пораньше.
Подруги встали и поцеловалась. Лишь выйдя в коридор, Иоганна спохватилась, что они все время говорили только о ней да о ребенке.
— Руфь узнать нельзя, — рассказывала она потом Мартину. — Такая уравновешенная. Можно подумать, что она живет в обычных условиях.
По дороге домой она долго стояла перед вытянутым в длину подвалом, в который отец Иакова, плотник, встроил крошечный домик. Огромную груду щебня в углу подвала, раза в три выше домика, он еще ранней весной разделал под расположенный уступами садик, а пол в подвале усыпал желтым речным песком. Землю он приносил в мешках из лесу. Иоганна увидела грядки репы и салата и длинную полоску, засаженную картофелем. Клочок земли с квадратный метр был оставлен для цветов. Два распустившихся тюльпана уже колыхались под дыханием ветерка. Среди опустошенного города подвал казался идиллическим оазисом.
Читать дальше