Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

Ефим посмотрел вокруг, плашек не было, не иначе, весною по склону снесла талая вода. Конечно, камни не Антоновы, и обложен родничок после того, как Ефим приходил сюда. Может, Иосиф обложил?

Помнил, что Иосиф, когда ставили дома, советовал хозяевам делать каменные фундаменты вместо деревянных, как тогда было принято в Гуде и окружающих деревнях, мол, камень вечный. Так ставят дома в городе, где как-то был на заработках.

— Иосифа работа, — кивнул Ефим на родничок, — наверное, век дожи­вать здесь собрался. У Антона в сарае дерева хватало, он хозяйственный был, все у него было приготовлено заранее.

Валик не ответил. Он смотрел на хутор и не понимал, как здесь можно жить одному. Вокруг лес, болото — жутко. И разве здесь кто живет? Все заросло травой, нигде не видно даже лоскутка обработанной земли. Вон длинный дом, крыша седловиной, просела, того и гляди обвалится. Прогнув­шимися были крыши и еще двух строений, чернеющих вдали от дома, ближе к лесу.

— Деда, — наконец сказал Валик. — Нежилое. И никого здесь нет.

Ефим долго молча смотрел на хутор. Он хорошо помнил его. Помнил кошару, сарай, когда-то он помогал Антону их ставить. Помнил дом, который тот построил еще до него, кажется, помогали родственники. Помнил про­сторные сени. Широкое крыльцо. Помнил здесь все до мелочей — и теперь узнавал и не узнавал. Да, нежилое. Вот только, кажется, к сеням приделано новое крыльцо, дерево, столбики еще желтые, и площадка, доски — тоже. И на окнах нет досок. А были заколочены, когда Ефим в последний раз наве­щал хутор. Значит, здесь кто-то жил или живет.

Ефим перевел взгляд вправо от крыльца, увидел недалеко от него две большие березы. Их он тоже помнил. Помнил еще совсем маленькими, пом­нил уже и деревьями. Дорожил ими Антон. Ефим когда-то сказал хозяину, что можно было бы выкорчевать, мешают косить, а тот ответил:

— Пусть растут. Жалко.

Теперь березы были большие, в деревне сказали бы, зрелые. Береза за каких-то лет пятьдесят — крепкое дерево. Кроны их широкие, желтые косы опущены почти до земли, колышутся на ветру, кажется, что-то закрывают.

Взгляд скользнул вниз, под косы берез. Под ними — узкий, длинный желтый бугорок, а над ним — свежий, дерево еще желтое, крест с трепещу­щим на нем белым полотенцем. Ветер колыхал ветви, открывая его, такой большой для могилы. Подумал, что такие кресты раньше обычно ставили у входа в деревни. Были мужики, которые умели их делать особенно добротно. И десятилетиями стояли они в начале деревни, как считалось, оберегая людей от нечисти. Женщины украшали их полотенцами — святость излучали такие кресты. В новые времена, принесшие повсеместное безбожие, отрицающие добро, сталкивающие брата с братом якобы во имя какого-то светлого буду­щего, проливающие невинные людские слезы и кровь, — таких крестов уже не ставили. А старые эти обереги выворачивали, уничтожали — находились среди людей и такие, которые почитали кощунство за честь, впрочем, не зная смысла самого этого понятия, как и понятия совести, без чего существу, име­нуемому человек, нечего делать среди людей.

Ефим и Иосиф слыли хорошими и плотниками, и столярами. Когда были моложе и дружили, домов окрест поставили немало, в том числе и в новых поселениях, а вот мастерить такие обереги не брались, мол, для этого мастера есть постарше. Правда, однажды они крест все же сделали. Помнится, умер­ла одинокая старушка Просковея. На отшибе жила в хатке-развалюхе. Убогая и не убогая, вроде странная и не странная, но всякого привечала — и стран­ника, и местный люд. Детишек заговоренной водой лечила. Помогало, многие болезни как рукой снимало... Умерла, бабы к Ефиму с Иосифом: «Старики домовину ладят, помогите им с крестом. Крест ей большой надо, потому как страдалица большая.»

Помогли, сделали такой же большой, как этот, — старикам не поднять.

Сказывал шофер Кате и Наде, что у Антона, который живет на этом хуто­ре и которого он время от времени подвозил в город и из города, хозяйка была. Конечно же, Иосиф Антоном представлялся, наверное, хотел затеряться среди людей. Говорил, хозяйка его умерла. Умерла. Неужели?.. Так ведь ее сослали. Вернулась? А если и вернулась, как могли встретиться? Как все понимать?..

Вздрогнул Ефим, прочь хотелось гнать эту мысль: нет, не она. Поморщил­ся от боли, сердце в груди словно кто-то сжал в кулак — не продохнуть, ноги подкосились, едва не упал, но удержался: нельзя, парня испугаю.

Кое-как успокоился, еле поднимая ноги, медленно направился к березам. Каждый шаг давался с трудом. Не дойдя нескольких шагов до берез, не сводя потянутых легким туманом глаз с бугорка, желтевшего под ним, остановился, прошептал: «Опоздал. И кто же тебя похоронил?.. И кто ты? Иосиф, Антон? Мне бы самому поговорить с тем шофером, который тебя подвозил, я бы точно определил кто. А то женщины как-то неопределенно: Иосиф — не Иосиф».