Владимир Саламаха - 3. Если упадёт один...

...А тем временем Гаврила и Петро проехали луг. Гаврила вел машину, Петро сидел в кузове, с тревогой поглядывал назад, немцев не было видно, но был слышен далекий тяжелый, приглушенный гул, надвигающийся сюда.

Когда въехали в лес, Петро перегнулся через левый борт, прокричал, что немцев не видно, но гул не затихает: надо гнать!

Они проехали еще несколько километров по лесу, Гаврила остановил машину, заглушил мотор, прислушались — гул постепенно нарастал.

— Гони! — крикнул Петро.

.Когда догнали своих, Петро соскочил с кузова, подбежал к Груздеву — тот, отойдя от детишек, глянул на него и тревожно спросил:

— Что?..

— Танки, товарищ политрук! Детишек бы.

— Далеко?

— Не очень, где-то, наверное, на лугу. Успеем.

— Детей в машину! — прокричал Груздев.

Бойцы быстро разместили детей в кузове, четырех самых маленьких — в кабине. Кое-как успокоив детей, учительница и внучка старика тоже раз­местились в кузове. Учительница возле кабины, Оля — у заднего борта. Бойцы стояли возле машины, тревожно поглядывая назад на дорогу, откуда нарастал гул.

Надо было не мешкая ехать. Петро и Гаврила, ожидая команды Груздева, решали, кто поведет машину. Петро хотел, чтобы за руль сел Г аврила, сам он намеревался остаться здесь с товарищами. Но тот заупрямился, сказал, что останется он.

Груздев, обойдя машину, осматривая ее, глянул на бойцов, ожидающих его команды. Наверное, сначала он должен был отправить машину, а уже потом скомандовать: «Занять оборону!» или: «К бою!» Но Груздев спокойно и твердо сказал: «К бою!» И это был первый и последний его боевой приказ на этой войне.

Отдавая его, он не колебался и не сомневался, что иной команды и не должно быть. Хотя могла быть и такая: «С детьми всем — в лес!» И если первые две команды никому из его бойцов, да и самому Груздеву, не оставля­ли никакого шанса выжить, третья такой шанс оставила бы хоть кому из его солдат, но, наверное, не всем детям.

Бойцы, получив команду, отбежали от машины в направлении луга метров десять и быстро заняли оборону по обе стороны дороги, как раз в том месте, где был узкий длинный поворот.

Груздев подошел к Петру и Гавриле, все еще выясняющим, кто должен вести детей, и словно попросил:

— Парни, довезите детей.

— Товарищ младший политрук! — почти закричал Гаврила. — Я здесь! С вами. Пусть Петро едет. Ну дайте ему кого.

— Почему я? Давай ты, а я здесь!

— Кончайте, — устало сказал Груздев. — В помощь даю. — Он запнул­ся. Дать кого-то в помощь двум водителям, конечно, надо. Но кого... Братья Боровцы. Пусть хоть один останется: двое их у родителей.

— Никодим, Ваня, ко мне! — крикнул Груздев.

Подбежали братья. У обоих винтовки. По две немецкие гранаты за поясом.

— Никодим, Ваня, одного из вас надо в машину. Кто?

Оба отрицательно покачали головами: нет. Понял их: «Нам надо быть вместе».

Груздев крикнул:

— Моруденко! С оружием — к машине! Гаврила — за рулем! Петро стар­ший. Выполнять!

Никодим и Иван, услышав это, бросились назад, туда, где раньше лежали в траве у дороги.

Уже лежа на земле, поглядывая через прицел винтовки на дорогу, на кото­рой еще ничего и никого не было, но которая уже дрожала под чем-то тяже­лым, Никодим с досадой сказал:

— Эх, кружку не отдал. Да ладно, Гаврила с Петром найдут из чего напоить ребятишек.

— Найдут, — согласился Иван, стараясь унять дрожь, внезапно охватив­шую его, и тоже глядя через прицел на дорогу, никого и ничего пока там не видя.

Машина тронулась с места. Груздев достал из кобуры пистолет. Затем быстро прошел несколько шагов по дороге вперед, туда, откуда приближал­ся тяжелый гул. С минуту постоял, прислушался, потом лег на траву между колеями и сразу же почувствовал, как под ним дрожит земля и как эта дрожь передается всему телу.

Солнце еще не зашло, его лучи пробивались сквозь ветви деревьев, пада­ли на траву, на спины, головы, руки бойцов, лежащих на земле и притаивших­ся за деревьями, на Груздева.

Через минуту он, кажется, уже привык к тому, что под ним дрожит земля, почувствовал, как дрожь уходит из тела, такая чужая и ненужная ему, почув­ствовал невероятное спокойствие, словно нет войны, будто просто прилег на землю отдохнуть после утомительного похода на учениях. И в то же мгнове­ние ощутил, как она пахнет, нагретая за день, пахнет чем-то живым, нежным, манящим, притягивает к себе.

Хотелось закрыть глаза, долго, бесконечно долго и беззаботно лежать на ней, словно младенец на руках у матери. Лежать, забыв, что война, которую он так долго обходил со своими бойцами и которая все это время казалась где-то далеко-далеко, уже рядом с ним, с ними. Не хотелось ни о чем думать, не хотелось ничего слышать и видеть, кроме предвечернего леса, еще щедро освещенного солнцем, кроме птичьего пения, голосов парней, лежавших на земле, стоявших за деревьями, поглядывая то вперед, откуда все нарастал и нарастал гул, то назад, где, покачиваясь, исчезла за поворотом машина с деть­ми, с двумя девчатами, с Петром, Гаврилой и Димой.