Юрий Любопытнов - Озеро призраков

Заметив ориентиры блещущего места, в азарте Николай бросился туда, узнать, что же производило такое яркое радужное свечение. Вода еле прикрывала подошвы сапог. Однако, кроме множества различной формы и раскраски, круглых и овальных камешков, ничего не увидел, как не пытался обнаружить блескучий источник.

Раздосадованный, что таинственный объект не нашёл, Николай хотел повернуть обратно, но его внимание привлёк чёрный камешек, величиной чуть больше игральной кости, скромно расположившийся рядом с другими. Привлёк своим аспидно-чёрным цветом и формой. Если близлежащие камешки были отшлифованы текущими водами, которые скруглили их углы, то этот имел форму куба с ровными острыми гранями.

Николай достал его из воды и ощутил непомерную для такой величины тяжесть, словно он был свинцовый. Он подобрал другой камень размером с картофелину и соизмерил их вес в руках. Чёрный куб, несмотря на меньший размер, был раза в два тяжелее. Сколько он его не разглядывал, не мог определить — то ли это камень, то ли кусок металла, отлитый человеком.

Находка настолько его заинтересовала, что он пошарил рукой в ручье, шевеля камешки, надеясь увидеть нечто подобное, но поиски были тщетными. Бросив бесплодное занятие, положил камень в рюкзак и заторопился к тропинке, ведущей в Дурово.

Ходок он был первоклассный и через три с небольшим часа был в деревне. Дорога ему не показалась утомительной. Во всем теле он ощущал необыкновенную силу, душа тоже радовалась чему-то необъяснимо-возвышенному, а чему он и сам не мог догадаться.

Переступив порог дома, первым делом вытащил свою находку из рюкзака и стал разглядывать у окна в лучах заходящего солнца, забыв даже поесть после дальней дороги. Камень был такой же увесистый, как и прежде, так же матово лоснились его бока, но Николаю показалось, что он был тёплым. Камни по обыкновению были холодными, а этот тёплым, как остывающий кусок угля, который, испустив жар и потеряв накал, всё ещё продолжает отдавать свою внутреннюю энергию.

«Наверное, нагрелся в рюкзаке от солнца», — подумал Николай, положил камень на комод и, ополоснувшись под умывальником, стал собирать на стол нехитрый холостяцкий ужин, ловя себя на мысли, что за зиму привязался к Афанасию, и теперь, когда тот уехал надолго, стал скучать.

Прошло еще несколько дней. Афанасий отсутствовал уже вторую неделю, и Николай стал проявлять признаки беспокойства. Отъезжая, приятель пообещал долго в городе не задерживаться — он поехал оформлять документы на часть приватизированной квартиры, которую хотел завещать дочери, — и считал, что быстро управится с этим делом.

Привыкнув к его обществу, и прожив самую лучшую свою зиму в Дурове, имея вблизи задушевного приятеля, в его отсутствие Николай стал замечать, что иногда подолгу сидит у окна, глядя на пустынную дорогу, ведущую от леса к деревне, на него наваливается непонятная тоска, и он становится сам не свой. И вот на днях на него обрушилось нечто непонятное, не то явь, не то сон, взбаламутивший душу.

Как всегда в тот день Николай лёг спать в двенадцатом часу ночи. Было уже темно. Он долго не мог заснуть, ощущая тревожно-гнетущее чувство, словно предвкушал неминуемо надвигавшуюся беду. Ему казалось, что он забыл закрыть окно, и оно стало входом во что-то неведомое и неясное. Он хотел встать и закрыть створки, но неосязаемая пелена обволакивала тело, и оно становилось вялым, не готовым повиноваться мыслям, которые не в пример плоти бодрствовали, были ясны и пытались систематизировать его ощущения. Николай как бы видел себя со стороны, видел и знал, что лежит в доме, в мансарде, на своей кровати, глаза его закрыты, но он видит всё, что происходит вокруг.

Сначала за окном, за садом небо начало светлеть. Светлело оно до определенного момента, словно рассветало, хотя будильник, стоявший на столике, в изголовье, показывал три четверти часа ночи. Николай спросил себя: «В комнате темно, почему же я отчетливо вижу цифры и стрелки, хотя глаза мои закрыты?» — и не нашёл ответа.

Потом свет на небе замер, застыл, небо стало светиться оранжево-голубым, и это сияние приближалось к окну, высвечивая тёмные переплеты рамы, и вместе с ним шёл звук, не совсем отчётливый, не похожий на те звуки, которые слышал Николай в своей жизни. Он отдалённо напоминал шелест крыльв стрекоз, зависающих в жаркий день над речной осокой. Это было шелестение, которое не целиком заполняло пространство, а шло подобно лучу из одной точки, и подобно лучу расширялось, приближаясь, имея свои границы, чётко очерченные.