Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

— «Дембели»! — подсказал Валера. — После приказа «дембелями» становятся!

— Спасибо за консультацию! — кивнул Осокин.

…Парни сидели на чемоданах и весело рассуждали о том, кто как проведет свой первый день на «гражданке». Один срочно хотел бежать к подружке, другой мечтал встретиться со знакомыми пацанами, третий жаждал врубить стереосистему и целый день пролежать на диване. А мощный сержант-сибиряк шумно рассказывал, какие замечательные пельмени лепит его мать. Кроме того, доподлинно известно: к возвращению сына она заморозила чуть ли не тысячу штук! И он приглашал всех махнуть прямо к нему — на пельмени… Наконец приземлился самолет, загруженный молодыми, еще не обстрелянными ребятами…

— «Салагами», — усмехнувшись, поправился замполит. — Я не путаю, Чернецкий? Нет? Слава богу…

…Самолет быстро заправился, принял, как говорится, на борт тех, кто возвращался в Союз, и начал было выруливать на взлетную полосу. Тут стало известно, что душманы громят кишлак неподалеку от аэродрома (совсем обнаглели!) и в бой решено бросить только-только сошедшую с трапа молодежь! Сразу. Интернациональный долг! И тогда «старики» вышли из самолета и сказали: «Не надо! Не надо их… Они же еще ничего не умеют — зря ребят положите. А мы уж в последний раз тряхнем… стариной!»

В этом месте Осокин дернул головой, подошел к окну и потрогал задвижку.

…Они улетели на следующий день, но не все. И того парня, которому мать налепила тысячу пельменей, его тоже не было…

— Вот, товарищи комсомольцы, — закончил замполит, — что я хотел рассказать вам о наставничестве. Ясно?

— Ясно! — кратко и безо всяких подтекстов отозвался Чернецкий.

А сидевший со мной рядом Зуб тяжко вздохнул и вытер пилоткой настоящие слезы.

— И еще, — продолжал Осокин. — Если что-нибудь узнаю про ваши «дембельские» художества, виновный в лучшем случае за ворота части выйдет 31 декабря, ровно в 23.59. Это я вам говорю как наставник.

Кстати, угроза майора была вполне реальна. Общеизвестный рядовой Мазаев долго бродил в своей пушистой шинели по городку и пропал в самом деле лишь под Новый год.

Выступая в заключение, младший сержант Хитрук пел о том, что после такого собрания по-старому жить невозможно, что, обновляясь со всем народом, мы каленым железом выжжем скверну неуставных отношений из наших сплоченных рядов, что в эпоху тотальной борьбы за мир особо важна бдительность и боевая готовность… — При этом он с извинением поглядывал на «Камчатку», где сидели «старики».

Сначала я тоже хотел выступить на собрании, даже несколько дней обдумывал и мысленно произносил свою речь, суть которой, как я теперь понял, сводилась в основном к призыву: «Ребята, давайте жить дружно!» В общем, детский лепет на лужайке! Но когда лейтенант Косулич показал глазами — мол, сейчас твоя очередь, я так замотал головой, что чуть не свернул себе шею.

А может быть, зря я отказался. Мы, чтоб жить спокойно, часто двигаем на трибуны трепачей, вроде Хитрука, а потом жалуемся, будто ничего не меняется, но ведь ничего не делаем, ничего не меняем мы сами! И сидим в яме с песком и размышляем, почему жизнь устроена так, а не иначе?

…Выбегая на улицу, я слышу, как комбат Уваров глухо обращается к замполиту:

— Товарищ майор, разрешите…

— Не разрешаю! — обрывает Осокин.

Дрожа от возбуждения, я мчусь в сторону автопарка и вскоре обгоняю Зуба. Он курит на ходу, и ночной ветер высекает искры из его сигареты. Заметив меня, Зуб хочет заговорить, даже поворачивается в мою сторону, но тут, конечно, вспоминает приговор ночного суда. Не положено: я ведь теперь снова «салага»! Но блюстителю суровых стариковских законов страшно наедине с мыслями об исчезнувшем Елине, и он прибавляет шагу ровно настолько, чтоб не отстать от меня и одновременно не идти рядом с презренным парнем, между прочим, поощренным недавно благодарственным письмом на родину.

— Эй, подождите! — Из чердачного окна выныривает чья-то голова, раздается грохот на лестнице, и перед нами возникает Цыпленок. Он тут же сообщает, что почти все чердаки и подвалы проверены и что в городке ловить больше нечего, а искать нужно в автопарке, где недавно под «самоходкой» спрятался и уснул парень из батареи управления, обидевшийся на своего старшину. Может быть, Елин выплакался и тоже дрыхнет где-нибудь под ракитовым кустом, не зная, какая каша заварилась из-за него? С молодыми такое бывает.

По пути задыхающимся голосом осведомленный папа Цыпа рассказывает нам, что, собственно, произошло. Оказывается, лейтенант Косулич, выполнявший вчера обязанности вождя и учителя кухонного наряда, заметил, что рядовой Елин не работает, но сидит в углу, уткнувшись лицом в колени. На вопрос «кто обидел?» Серафим ответил «никто». «Заболел что ли?» — встревожился добросердечный взводный. «Да, живот схватывает…» И тогда Косулич отправил Елина в санчасть, гуманно рассудив: если заболел — вылечат, а если притворяется, то начальник медслужбы капитан Тонаев быстро мозги вправит…