Пётр Курков - Категория жизни - Рассказы и повести советских писателей о молодежи нашего времени

И снова — хохот.

Наконец принесли письма. Больше всех, как обычно, получил Шарипов — четыре! Зуб, не получивший ни одного, раздраженно заявил, что у Камила весь кишлак — родственники, даже ишаки.

Нисколько не огорченный отсутствием писем, я заскочил в бытовку, полюбовался на себя в зеркало, взял из тумбочки книжки и уже видел, как поднимаюсь по скрипучей лестнице в библиотеку, но вдруг перед казармой появился Уваров. Он был в штатском — отличных вельветовых джинсах, замшевой куртке — и вел за руку дочку, четырехлетнюю Лидочку. Подобные явления в части не редкость: офицеры живут рядом, в полукилометре от казарм, и прогуливаются иногда в сторону вверенных им подразделений, сочетая моцион с проверкой обстановки.

Разумеется, ребенка сразу же подхватил подхалим Цыпленок и принялся подбрасывать вверх, приговаривая: «Гоп-чуки, гоп-чуки!» Лидочка, выросшая в военном городке и привыкшая к вниманию рядового состава, смотрела на мучителя кротко и обреченно. Комбат поинтересовался у Титаренко, как дела, сообщил, что послезавтра ожидается учебная тревога, потом исподлобья глянул на меня с Зубом:

— Пойдемте. Поговорим.

Оставив дочь на руках чадолюбивого каптерщика, Уваров направился на середину нашего батарейного плаца, мы поплелись следом. Неожиданно комбат остановился и, резко обернувшись к нам, спросил:

— Так что произошло с рядовым Елиным?

Зуб засопел и побагровел. Я молчал.

— Я вас спрашиваю, ефрейтор Зубов. — Комбат шевельнул резко вырезанными ноздрями. Если Уваров переходил на «вы», это означало одно: он в бешенстве.

Я смотрел на модные, ослепительно белые штиблеты комбата. Мне всегда нравились его щеголеватость, азартность, умение завести ребят. И все-таки, мне кажется, он не до конца понимает, что командует живыми людьми, каждый из которых ревностно следит за любым командирским шагом, дает ему ежеминутную оценку. Вот и сейчас, присматриваясь к комбату, одетому во все цивильное (а форма делает человека старше, мужественнее, что ли), я по-настоящему почувствовал, какой он молодой… Старше нас лет на пять-шесть!

— Что у вас, товарищ ефрейтор, произошло с рядовым Елиным? — грозно повторил Уваров.

— Я его не трогал…

— А пуговицы у него сами собой отлетели? — ядовито усмехнулся комбат.

Зуб мстительно поискал глазами Елина.

— Ну так вот, — подытожил старший лейтенант. — Не умеешь молодых тихо воспитывать, я буду тебя воспитывать. Три наряда вне очереди.

— Есть три наряда вне очереди, — угрюмо повторил Зуб.

— Домой собираешься? — Комбат иронически оглядел ефрейторскую стрижку. — К последней партии отрастут в самый раз!

Зуб дернулся и уперся взглядом в землю. Поехать с последней партией — самое большое наказание для «старика». Это значит — прибыть домой на месяц, а то и на полтора позже, чем другие. О таком даже думать невозможно!

— А ты, Купряшин, — дошла очередь до меня, — не делай вид, будто тебя ничего не касается. В расчете — бардак, а его из библиотеки за уши не вытащишь. Ты меня понял?

— Не понял, товарищ старший лейтенант.

— Поймешь, — пообещал комбат. — Кругом!

Мы повернулись по-уставному, сделали несколько шагов и остановились, дожидаясь, пока Уваров отберет у Цыпленка окончательно утомленную Лидочку и нервным шагом покинет плац. Все это время Зуб раскалялся, как кусок железа на углях, так что к моменту, когда комбат скрылся из виду, ефрейтор был уже весь белый и шипел.

— Ну, гадина, ну, стукач! Убью! — заорал он наконец.

Я рванулся следом за ним, пытаясь на ходу объяснить: Елин не жаловался, комбат сам все понял или ему капнул кто-то другой; я даже попытался схватить Зуба за руку, но он оттолкнул меня в сторону и так дернул ничего не понимающего Елина за ремень, что тот чуть не переломился, а его пилотка отлетела далеко в сторону.

— Ну… ну, «салабон», — сказал, задыхаясь от ненависти, ефрейтор. — А я его еще пожалел… Крыса его бортанула! Ай-ай-ай! Так тебе, гаду, и надо!

В подобных случаях пишут: «Его словно что-то толкнуло», — но меня в самом деле будто толкнуло, и я с такой силой вклинился между Зубом и Елиным, что оба отскочили в стороны.

— Не трогай его! — заорал я.

— Ты что, обалдел? — опешил ефрейтор и тут же шарахнул меня в челюсть.

Споткнувшись о лавочку, я кувырком полетел в кусты, росшие вокруг курилки. Земля рванулась навстречу, точно конец незакрепленной доски. Удар был несильный, и тотчас, вскочив, я засветил Зубу кулаком в живот, а после того, как он присел от боли, еще — по затылку. После проделанного я вдруг на мгновение воспарил над землей, а затем довольно грубо был отброшен в сторону. Это Титаренко вмешался в наш честный поединок и, взяв меня за шиворот, дал команду: «Брэк!» И, надо сказать, чрезвычайно своевременно, потому что, одетый как на парад лейтенант Косулич с повязкой дежурного уже направлялся к нам, чтобы построить и увести солдат, идущих в кухонный наряд. Сквозь очки он поглядел на бурно дышавшего Зуба добрыми глазами и спросил: