Фёдор Грот - Ромовая баба

Закончив работу, Шоске и Маторин уселись у огня. Говорить не хотелось. Оба ждали. Время застыло. Не было ни звезд, ни луны.

Неожиданно Маторин потянул носом воздухом.

— Нешто пахнет чем? — спросил он вполголоса. — Выпивкой вроде?

Шоске удивленно посмотрел на него, но на вопросы времени у него уже не оставалось.

Подул ветер — но то был не ветер. Послышался шум, но ни один звук не прорезал ночной воздух.

Никого не было, кроме трех спящих и двух бодрствующих людей, — и в следующую секунду войско духов выросло вокруг лагеря.

— Зажигай костры, Игнат, — приказал Шоске. — И будь наготове.

Маторин без расспросов, молча вскочил на ноги, выхватил из костра горящую ветку, направился к ближайшей куче хвороста.

Несколько минут спустя по четырем углам лагеря выросло гудящее пламя.

Призрачное полчище не двинулось. Казалось, оно вовсе не заметило пламени. Оно ждало.

«Они ждут вопроса», — догадался Шоске. И следом мелькнула трусоватая мысль: «А вдруг удастся заговорить? Вдруг просто пугают?»

— Зачем вы пришли? — задал он вопрос в темноту.

Ответ на замедлил себя ждать. Слова приходили отовсюду и наполняли голову, ложась ровными грядами:

«Пятеро. Явились. Дерзость. Угроза. Царица. Приказ».

— Она не ваша царица, — ответил им Шоске. — Она не отсюда. Она чужестранка.

И в ответ посыпался песок их слов:

«Сильная. Объединила. Знает».

— Она лжет вам! Она бежала в страхе!

«Бесстрашная. Царица. Преклонились. Присяга. Вечность. Верность».

Он понял, что предстоит схватка не на жизнь, а на смерть.

— Вы погибнете ни за что, — сказал он им безнадежно. — Я превращу вас в тесто, сладкое, но не годящееся в пищу. Здесь вырастет курган из ваших круглых сладких тел.

«Приказ, — ответили они. — Пятеро. Убийцы. Жизнь».

«А ведь мы для них и вправду убийцы», — успел подумать он, когда они пошли на приступ.

Кажется, Маторин что-то прокричал, но Шоске было не до него. Стена духов выросла сразу со всех сторон. Впереди, не замечая гудящего пламени, шли гады — змеи, рогатые ящерицы, всякая черная безымянная подбарханная тварь. Кожа дыбом поднялась у Шоске от омерзения, страх окостенил тело. Весь он стал источник страха и омерзения, омерзения и страха, и волны двух этих чувств начали расходиться от него во все стороны, как круги. Самый воздух стал прошит, словно ткань, и на ткани этой повис чей-то крик. Дрожа и раскачиваясь, стоял Шоске, а к ногам его катились какие-то черные шары, и рос перед ним и вокруг лагеря черный пахучий вал.

Гады откатились от лагеря, и в атаку пошли суслики — жуткая и жалкая пехота призрачного войска. Цепи бледных мертвых полых грызунов, прижав лапки к груди, бросались на штурм лагеря — и обращались в гугельхупфы размером с кулак. Может, час, а может, и больше отбивался Шоске от этих несметных полчищ, ибо духи со всей степи пришли той ночью к старому колодцу на дне ложбины.

Когда же волна сусликов спала, наступило затишье. Мертвая и тихая лежала степь. Костры потухли, только посредине лагеря горел один. Вокруг лагеря вырос целый бруствер из гугельхупфов, он шевелился и раскачивался, потому что кексы начали пропадать поодиночке и слоями. Тут только Шоске оглянулся. В палатке было тихо, там спали крепким сном. У костра чернела неподвижная фигура Маторина, было непонятно, спит он или бодрствует.

Шоске хотел было приободрить его, но опять словно бы гул прокатился по степи, и он повернулся лицом к врагу.

Там, в темноте, маячили какие-то силуэты, которые были чернее этой тьмы. Живой мрак, морок, мор. Огромные, бесформенные, они шевелились и раскачивались — точно какие-то страшные горбатые корабли надвигались на лагерь. Они приближались, придвигались, и только когда они вдвинулись в круг света, отбрасываемого костром, Шоске разглядел, кто это, и содрогнулся.

Огромные черные косматые верблюды шли на лагерь со всех сторон.

Казак у костра закурил трубку и негромко затянул песню. Что он, не видит? Шоске хотел окрикнуть его, но не смог.

Шоске чувствовал, что пульсирует, как огонь. Дотянувшись до ближайшего верблюда, он притронулся к нему и почувствовал омерзительный холод, ощутил скользкий страх — и в тот же миг верблюд с хлопком превратился в большой гугельхупф, хлюпко шмякнувшись оземь.

Второй верблюд, третий, четвертый.

Их оказалось не так уж много, но немного оставалось и сил у Шоске. Он даже не заметил, как верблюды перестали идти и вновь воцарилась в степи нехорошая тишина.