Фёдор Грот - Ромовая баба

Исаев и Страхович являлись убежденными противниками этой теории. Грызуны чуму распространять не могут. Никто в глаза не видал больного тарбагана, в том числе Заболотный, проведший в местах распространения тарбаганьей болезни многие месяцы и произведший вскрытие многих сотен зверьков в поисках чумных бактерий. Нет, переносчиками могут быть только люди, и где-то в степи наверняка скрыт чумной очаг, оставшийся после ветлянской эпидемии. Исаев настаивал на том, что нужно попытаться посетить как можно больше киргизских аилов, где наверняка найдутся распространители болезни. Огромность степи, ее неизученность только играет на руку чуме — ни власти, ни исследователи просто не знают, где ее искать.

— Какие тарбаганы? — горячился Исаев. — Нет тут никаких тарбаганов, одни суслики. А суслики чумой не болеют.

Шоске не встревал в эти разговоры. Он лишь с тревогой озирался, видя, как множатся вокруг духи, как появляются все новые формы. Кроме сусликов здесь теперь были черные рогатые ящерицы, круглые как мяч жуки, какие-то прыгающие палки, покрытые колючками. Ни в одном из известных ему каталогов он не видел описания этих сущностей. Все они плотной толпой сопровождали их небольшой караван, останавливаясь вместе с ними на привалы и ночевки. Они ничего не делали, просто смотрели, но с каждым днем их становилось все больше.

Через два дня пути показался первый аил — скопище жалких дырявых кибиток. Вокруг этого временного поселения духи так и кишели, но чумы здесь не было — Кужумбетов первым делом расспросил об этом старейшин. Зато была трахома — чуть ли не половина Тургайской степи болела этой страшной болезнью, грозившей вечной слепотой. Исаев и Страхович облачились в белые халаты и принялись пользовать больных, которые выстроились в длинную очередь.

Подобное же зрелище ужасающей нищеты и отчаяния предстало им и на следующий день, когда они встретили в степи второй аил. Потом аилы стали попадаться чаще — они приближались к Ханской Ставке. Однако нигде — ни в этих аилах, ни поблизости — не было признаков чумы. Старики с уверенностью говорили, что прошлым летом чума была там-то и там-то, но в этом году небеса были милостивы.

В сумерках среди духов появились четыре костяные рогатые лисицы и уселись по четырем углам лагеря.

— Что вы там рассматриваете, Герман Иванович? — поинтересовался подошедший сзади Страхович.

Шоске нравился этот тихий смешливый человек в очках, дотошный и скрупулезный исследователь. Численность населения каждого аила, его расположение и окрестности, количество больных, даже поголовье лошадей и баранов — все это в мельчайших подробностях фиксировал Страхович в своем блокноте, который распухал с каждым днем. Впрочем, и Исаев отличался дотошностью и вниманием к особенностям киргизского быта, не ограничиваясь сугубо профессиональными интересами.

— Да так, ничего, — ответил Шоске. При всех своих симпатиях к Иоакиму Владимировичу он никогда не стал бы рассказывать о том, что видит на самом деле.

Страхович сбоку бросил на него испытующий взгляд.

— Вид у вас встревоженный. Впрочем, не хотите — не говорите. Пойдемте ужинать, Маторин настрелял каких-то птиц и сварил изумительный суп.

Маторин был угрюм — ему запретили охотиться на сусликов, которые уже начали нагуливать жир перед спячкой.

— Сызвеку едим, — ворчал он. — Это ж самое милое дело — суслик. Зверь божий, корешки ест, мясо чистое. А так чем питаться будем?

— Не беда, Игнат Иваныч, — весело отвечал Исаев. — Народ в степи гостеприимный, авось накормит.

Киргизы и впрямь были поразительно гостеприимны. Не успевал небольшой караван приблизиться к очередному аилу, как к ним выбегало несколько молодых парней, следовал быстрый обмен приветствиями, и вот уже молодежь посылали разжигать огонь, а сам глава семейства отправлялся резать барана. Шоске узнал, что это безоговорочное гостеприимство — один из основных местных обычаев, позволяющих путешествовать по степи без съестных припасов даже в суровое зимнее время. То-то перед началом экспедиции Кужумбетов так удивлялся:

— Зачем столько еды берете? Все пропадет совсем! Берите муку, крупу, сухари — остальное в степи есть.

До Ханской Ставки были еще сутки пути. Ночью Шоске не мог уснуть и выбрался из палатки. Светили яркие неспокойные звезды. В середине небосклона переливалась мертвенным перламутром большая луна, словно воронка в иную реальность. Вокруг лагеря застыло несметное войско духов — в страшном неземном свете луны были отчетливо видны рога, хрящеватые горбы, костяные панцири, зубчатые крючья. Лунный свет налил эти фантомные формы колдовским молоком, сделав их почти реальными. Среди общей неподвижности то и дело шевелилась шипастая клешня или покачивался длинный суставчатый ус.