Фёдор Грот - Ромовая баба

— Смотрите, Герман Иванович, Жигулевские горы начинаются!

И действительно, по обоим берегам реки возникли покрытые лесом уступы, террасы, бугры, обрывы, известняковые утесы — обширная и дикая местность, тянувшаяся на многие сотни верст.

— А ведь и тут разбойнички погуляли, — пояснял Страхович, почему-то вздыхая. — Сколько здесь пещер — одному Господу Богу ведомо. Самое место, чтобы скрываться. А видите тот курган? Молодецким зовется. Да, гуляли здесь молодцы, гуляли.

От него же Шоске узнал, что на всем протяжении Волги правый ее берег зовется горным, а левый — луговым. И в верности этих названий он имел возможность убеждаться каждодневно, глядя на холмы и возвышенности правого берега и на низкий левый берег, уходящий в необозримые степные дали.

При остановке в Самаре Шоске изъявил желание попробовать сброженное кобылье молоко — кумыс, весьма популярное в этих степных местах. Напиток, доставленный из самого знаменитого самарского кумысного заведения Постникова, Шоске понравился — холодный, пузыристый, терпко-кисловатый и освежающий.

Исаев и Страхович тоже с удовольствием пили кумыс.

— Илья Ильич считает кумыс одним из самых полезных напитков, — говорил Исаев. — Даже лучше простокваши. Настоящий убийца гнилостных бактерий — кумыс! Вот что в Нескучном надо продавать — да разве наш народ к этому приучишь?

— Им бы все водку жрать, — неожиданно грубо выразился Страхович и сам застеснялся.

Исаев просто боготворил Мечникова, у которого стажировался несколько лет назад.

— Вот бы Илья Ильич подивился, — приговаривал он, когда видел то, чему удивился бы не только Илья Ильич, — невообразимо грязную и тесную пристань в Самаре или огромные кожаные бурдюки с кумысом, которые таскали с телег на суда узкоглазые калмыки. — А ну уронит! — кричал Исаев, показывая на них пальцем. — Это ж взрыв!

Ближе к Баронску Шоске свел знакомство с самым старшим из немецких колонистов, Генрихом Юстусом, седым благообразным человеком, почти всю свою жизнь прожившим на берегах Волги и зарабатывавшим собственными табачными плантациями, на которых до сих пор трудилась вся его многочисленная семья — жена и семеро детей. Его рассказы про цветущие приволжские колонии — Сузанненталь, Унтервальден, Цуг, Золотурн, Шафгаузен, про жизнь в приволжских степях, про набеги степных кочевников Шоске в деталях записал. Говоря о торговых делах, Юстус заметно приободрился:

— Превосходно идет торговля, должен вам сказать. Табак скупают буквально на корню. Вот возвращаюсь из Нижнего Новгорода, только что заключил два новых договора. И сейчас следую в Саратов на встречу с герром Штафом — знаете его? О, у него своя табачная фабрика, весьма большая.

— А чума? — осторожно спросил Шоске. Ему хотелось знать, что скажет этот основательный немногословный человек о страшных волжских эпидемиях.

— Чума! — значительно повторил Юстус, поджав губы. — О, это проблема. Не для нас — мы в Екатериненштадте и наши земляки в других поселениях ее не боимся, ибо мы поддерживаем чистоту и порядок в наших жилищах. Но русские! О, чума — это большая проблема для них.

Шоске глядел, как Генрих Юстус хмыкает, вздыхает и покачивает головой.

— Она повторится, — веско произнес колонист, глядя на проплывающие мимо меловые холмы, покрытые выжженной солнцем растительностью. — Ветлянка была только началом. Но мы не боимся, — повторил он и весело взглянул на Шоске. — Дела идут хорошо. В следующем году открываем на паях еще одну табачную фабрику. Среди нас есть врачи — о, некоторые учились в самом Петербурге! Но русские! Они живут грязно и скученно, и я сильно сомневаюсь, что их можно убедить жить по-другому. Поэтому чума повторится, доктор Шоске. Она обязательно придет сюда еще раз.

Попрощавшись, Генрих Юстус сошел в Саратове, а Шоске сразу засел записывать их разговор. В это время пароход плыл мимо россыпи живописнейших дач и хуторов на правом берегу Волги, которые тонули в густой зелени фруктовых садов. Солнце палило уже нещадно, и Шоске пришлось укрыться под тентом, где сидели за чаем Исаев и Страхович.

— Хотите арбуза, Герман Иванович? — обратился к нему Страхович.

Шоске поблагодарил и взял кусочек ледяного ярко-красного арбуза, оказавшегося очень сладким.

— Камышинский, — со знанием дела заметил Исаев. — Камышин своими арбузами на всю Россию славен. А мы тут все о местной истории толкуем. Иоаким-то наш Владимирович, оказывается, знаток почище меня. Расскажите-ка Герману Ивановичу эту историю про Стеньку Разина, Иоаким Владимирович.