Сара Уинман - Самый одинокий человек

«Помнишь?» – спрашиваешь ты в конце.

«Да. Давай же, Элл».

Ты покидаешь свой пост у окна и идешь ко мне. Я протягиваю тебе часы. У тебя дрожат руки. Я держу рубашку, еще теплую от утюга, и ты просовываешь руки в рукава. Пытаешься застегнуться, но пальцы толсты и неповоротливы.

«Не знаю, что со мной такое», – бормочешь ты.

«Нервы», – говорю я и сам застегиваю тебе рубашку. Вручаю брюки, и ты их надеваешь. «Кажется, у меня трусы мокрые», – говоришь ты. Я молчу. Я замечаю, что у тебя носки наизнанку, но молчу и об этом. Поднимаю воротничок твоей рубашки, окружаю его узким галстуком, завязываю. Опускаю тебе воротничок, поправляю его. У тебя изо рта пахнет зубной пастой. Осторожно отлепляю клочок туалетной бумаги, прилепленный к твоему подбородку. «Уже не кровит», – говорю я. Вдеваю простые серебряные запонки тебе в манжеты. Ты заправляешь рубашку в брюки и застегиваешь их.

«Туфли?» – спрашиваю я.

Потертые броги. Ты садишься на кровать и надеваешь их. Единственное, что я попросил тебя сделать самостоятельно.

Ты встаешь. Я держу пиджак от твоего костюма. Ты его надеваешь.

«Волосы», – говорю я. Ты расправляешь волосы пятерней. Они почти высохли.

«Так», – говорю я. Отступаю на шаг. Этому костюму лет десять. Тонкая темно-синяя шерсть, узкие лацканы, узкие штанины, доходящие до верха туфель. Белая рубашка. Узкий бордовый галстук с двумя темно-синими полосками. Я обтряхиваю твои плечи ладонью.

«Ну что, сойдет?» – спрашиваешь ты.

«Ты неотразим», – небрежно говорю я. Слова огибают ком в горле.

«Кольцо у тебя?»

Вынимаю из кармана кольцо. «Можешь поставить галочку».

«Машина приехала!» – кричит снизу Мейбл.

Я предлагаю тебе руку.

Ты смотришь на меня. Ты говоришь: «Спасибо…»

«Ладно, ладно, пойдем уже».

Меня исцеляют ночи. Шаги по саду вокруг спящего маса. Ритуал раздевания в черноте ночи, ощущение воды, когда прыгаешь в нее, когда начинаешь всплывать, когда голова выныривает на воздух. Сила рук и ног, продвигающих меня вперед. Раз, два, три, вдох. Кувыркаюсь в воде, разворачиваясь. Мысли немеют от монотонности, размеренное повторение укрощает гнев. И я медленно обретаю себя вновь в фосфоресцирующей синеве бассейна.

После ужина я подолгу сижу в брызгах света от свеч, благословляемый, словно ладаном, курящимися спиралями от комаров. Пью местное розовое вино, как воду. Прислушиваюсь к чужим разговорам – мой французский сильно улучшился. Пожилая пара, приехавшая раньше меня, проходит мимо и говорит: «Bonsoir, Monsieur» [28] «Добрый вечер, мсье» (фр.) . . Я приподнимаю бокал и отвечаю: «Bonsoir».

Я стою на краю бассейна, закрываю глаза. Ни ветерка. Кроме моего дыхания. А я дышу громко – с открытым ртом, выдыхая откуда-то из глубин желудка, потому что сегодня у меня крутит живот, неизвестно почему. Я соскальзываю в воду и плыву. Темп, как обычно, бешеный, но вскоре дыхание сбивается, я судорожно втягиваю воздух и вдруг начинаю задыхаться. Я уже не плыву, а кое-как барахтаюсь на одном месте, никуда не продвигаясь, и плачу. Ярость, которая раньше придавала мне сил, ушла. Меня пожирает всеобъемлющая печаль, и я застрял без руля и без ветрил посреди бассейна. И вот тут я уже реву навзрыд. Я оплакиваю всех – Криса, Дж., свою мать и отца, Мейбл, безымянные лица, стираемые ходом времени. Плача, я кое-как гребу и с трудом добираюсь до бортика.

Там я дожидаюсь, пока слезы не утихнут и дыхание не восстановится. Передохнув, вылезаю из бассейна и сажусь у края, накинув на плечи полотенце. Интересно, как звучит сердце, когда разбивается. Возможно, никак – не привлекающий внимания зрителей, совершенно не драматичный звук. Как ласточка, выбившись из сил, тихо падает на землю.

Третья неделя июня – мне пора уезжать из маса. В мою комнату должны вселиться новые отдыхающие, надо ее освободить. Когда я расплачиваюсь, управляющий, мсье Крийон, говорит мне по-английски: «Возвращайтесь к нам поскорей».

Иду один по каменистой тропе. Рядки лаванды состязаются с олеандрами, у кого больше оттенков зелени. В конце дороги, на перекрестке, я останавливаюсь и пытаюсь сообразить, что делаю. Я не готов уехать. Я не хочу уезжать. И я не машу рукой, тормозя автобус. Вместо этого я возвращаюсь туда, откуда пришел.

«Вот это скоро», – улыбается мсье Крийон.

«Мне нужна работа», – говорю я по-французски.

Управляющий говорит, что у них нет работы для мужчин. Единственная вакансия – горничной, освободилась сегодня утром. «Не мужская это работа – убираться в комнатах. – Он качает головой. – Не мужская».