Татьяна Труфанова - Счастливы по-своему

Богдан дотопал (увы, не взбежал) до третьего этажа и долго, беззастенчиво позвонил в дверь. Через минуту любовно выстроенная им картина «семья под абажуром» крякнула и покосилась. Степы, виновника торжества, подлеца этакого, — еще не было! А кто же был? Мама провела его в гостиную. За круглым столом, под символическим и слоноподобным абажуром, вместо Степы сидел потертого вида незнакомый мужчина и поводил головой в такт звучащей песне. Рядом с проигрывателем стояла яркая женщина того возраста, когда молодость уже ушла, а танцевать еще хочется. Она изгибала длинный белый стан, вздымала грудь, всячески заламывала руки и подпевала пластинке:

Мама, послушав это, закатила глаза и ушла на кухню, сказав Богдану: «Я на минутку». Спиной к Богдану стояла еще одна дама, пухлая, в цветастом платье без претензий, очевидно сшитом из хлопковой занавески. Она с большим интересом изучала пастель с полной и загорелой купальщицей, висевшую на стене. Богдану был известен состав гостей, он предположил, что пухленькая — это мать Юли, потертый интеллигент — ее отец, а крокодилица с алым ртом не может быть не кем иным, как Степиной бывшей учительницей, к которой он до сих пор питает почтение. Экспансивная учительница наконец разглядела его, театрально вздрогнула, прижала руку к большой груди и остановила пластинку. Именно в этот момент пухленькая решила запеть:

— Сердце вдруг встрепену-улось! — заголосила она приятным контральто, громко и жизнерадостно. — Так тревожно заби-и… нет? — Она обернулась, заметив, что поет а капелла.

Богдан представил себя и «Дом Периньон», все еще прижимаемый к боку, за ним представились остальные. Яркая женщина оказалась Ниной, матерью мышки-невестки, мужчина — без сюрпризов — ее отцом, а в пухлой дамочке Богдан вдруг узнал черноглазку, с которой ему так легко танцевалось танго в прошлую пятницу. «В который раз убеждаюсь, что тесен мир!» — засмеялась пухленькая, она же — Инга, бывшая Степина учительница.

— Так, значит, вы недавно вернулись из Канады? — осведомилась Нина игриво. — Комон труве-ву ле Канадá?

— Канадá моя, Канадá! — вздохнул Богдан. — Камон, йес. Понимаете… — говорить, что сын наврал про него с три короба, не хотелось. — Моя Канада недалеко. В Подмосковье. Коттеджный поселок «Канада» по Рублевскому шоссе. А! Профанация: ни лосей, ни хоккеистов, а из франкофонов один французский бульдог.

— Надо же! — воскликнула пухленькая. — Выходит, мы Степу неправильно поняли!

— Но если вы были недалеко… почему не заехали на свадьбу? Лишили нас приятного знакомства? — спросила Нина.

Взгляд Соловья-старшего упал на Евгения, Юлиного папашу, который листал томик Ахматовой, манкируя беседой, и Богдана осенило.

— Я писал! Писал стихи. Накатило! Заперся на два месяца, с участка ни шагу, жил на тушенке и гречке. Черкал, ломал карандаши… в итоге поэма в две тысячи строк. «Полночные зияния».

— Любопытно, — поднял полуседую голову Евгений. — Я тоже пишу — стихи, прозу…

— Женю когда-то напечатали в «Юности», — добавила его жена.

— Тем более. Тогда вы меня тем более понимаете! — сказал Богдан.

Инга воодушевленно воскликнула:

— Это просто изумительно! Сколько талантов! Давайте вы почитаете свои стихи!

Евгений при этих словах оживился, а Богдан, наоборот, замахал руками:

— Нет-нет! Я безумно застенчив — в этом отношении. Иногда хотелось бы — ну, когда видишь интеллигентные лица, чувствуешь отклик — но нет, вслух свое никак не могу. Ходил к психоаналитику три раза, тот сорок минут молчит, потом: «И что вы об этом думаете?» Я плюнул и смирился. Но иногда печатаюсь. Не в «Юности», правда… так. «Сноб», «Коммерсант», «Ведомости» — когда литературные приложения выходят.

— О! — ревниво сказала Нина. — Наверно, у вас хорошие знакомства в этих кругах?

Богдан с извиняющимся видом пожал плечами.

— Куда без знакомств! Я ведь давно в Москве, пообтерся. Кого только не повидаешь на презентациях. Придешь — тут Владимир Сорокин пулярку грызет, тут Татьяна Толстая селедку под шубой наворачивает. Но забронзовевшие — они, само собой, важничают, к ним простой пиит подойти не смеет. Только Борис Акунин — свой парень. С ним я сто лет назад познакомился, когда он еще кропал переводы с японского. Говорю я однажды Боре: пиши сам! Он: да про что? у меня идей нету. А я ему: нет идей — напиши детектив.