Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Побойтесь бога! — восклицала бабушка. — Это и половины не стоит.

— Неужели? — притворно удивлялась Раиса Владимировна. — Этим же майкам износу нет. А трико? Сами посмотрите, какое трико. Высший сорт! Экстра, как теперь говорят.

Бабушка внимательно разглядывала трико.

— А этикетка где?

— Потерялась, наверное.

Бабушка разворачивала майки.

— Смотрите, и тут этикеток нет!

— Оторвались, — лгала Раиса Владимировна. — Теперь их кое-как пришивают. — Она делала многозначительную паузу и добавляла: — Я всего рупь накидываю: полтину себе, полтину продавщице.

Бабушка усмехалась и платила сполна.

После этого Гришкина мать отправлялась на кухню. В коридоре хлопали двери — все устремлялись поглазеть на трикотаж, купить кое-что. Елизавета Григорьевна с жадным любопытством перебирала все подряд, прикладывала к груди то лифчик, то комбинацию, а к талии — пояс.

На нашем дворе к Поповым относились двояко: одни с пониманием, другие враждебно. Многие считали, что бывшая лавочница и сейчас деньги гребет лопатой, а сына одевает в рвань и сама ходит в старье из-за жадности. Когда такие разговоры возникали на кухне, бабушка хмурилась и произносила, постукивая костяшками пальцев в стол:

— Неправда!

И все же бабушка осуждала Попову. Она часто говорила, что эта особа калечит Гришку, что он способный мальчик, что ему нужны хорошие руки, что только тогда из него выйдет толк.

— Ага! — подхватывала Елизавета Григорьевна. — А бестолочь останется…

Раз в неделю, иногда еще чаще бабушка просила меня привести Гришку. Когда я приводил его, усаживала обедать. Гришка с жадностью набрасывался на суп, быстро опустошал тарелку.

— Еще? — ласково спрашивала бабушка.

Гришка молча кивал, косясь на пианино. Я удивлялся его аппетиту. Я думал: «Если Гришка будет так много есть, то он лопнет». Когда бабушка уходила на кухню, чтобы принести третье, Гришка любопытствовал:

— Каждый день так сытно шамаете?

— Каждый день, — отвечал я и вздыхал: мне есть не хотелось. Я съедал суп или щи, котлеты с приготовленным по бабушкиному рецепту зеленым горошком в молочном соусе только из-за сладкого. Кисели и компоты бабушка готовила — пальчики оближешь.

— Житуха! — говорил Гришка, когда мы спускались по лестнице. — Мне бы такую бабушку заиметь. — Остановившись на пороге и жмурясь от яркого света, он добавлял, поглаживая рукой живот: — Потом поговорим. Не надо бабушку обижать, иди-ка уроки учить, а я посплю немного. Я сейчас ни черта не соображаю. Пощупай, как нажрался. — Гришка прикладывал мою руку к своему туго набитому животу.

Так продолжалось до тех пор, пока бабушка не предложила Гришке поучиться играть.

— А получится? — испугался Гришка.

— Должно получиться, — сказала бабушка. — Слух у тебя прекрасный, не то что у Антона.

Я с грехом пополам осилил лишь «собачий вальс». Дальше этого дело у меня не пошло.

Бабушка открыла пианино, усадила Гришку на специальный стул с вертящимся сиденьем и, стоя подле него, стала нажимать на клавиши, объясняя:

— Это «до», это «ре», это «ми»…

Гришка сидел, чуть сгорбившись, не сводя глаз с бабушкиной руки. Сквозь смуглую кожу проступала бледность, широкие брови вздрагивали, в глазах был испуг.

— Усвоил? — спросила бабушка.

Гришка молча кивнул.

— Тогда покажи, пожалуйста, где «до», где «ре», где «ми»…

Гришка шумно вздохнул, положил на клавиши руки — грязные, с обкусанными ногтями. Я только тогда обратил внимание на его пальцы. Они были тонкие, гибкие.

Когда Гришка ушел, бабушка задумчиво произнесла:

— Oui, il a beaucoup de talent pour la musigue [3] Да, у него большой музыкальный талант. .

Она стала повторять эту фразу так часто, что я вызубрил ее наизусть. Даже попытался воспроизвести.

Бабушка заткнула уши и воскликнула:

— Перестань, перестань! Не коверкай, пожалуйста, этот благозвучный язык.

Гришка стал приходить к нам каждый день. Занятия продолжались до тех пор, пока не раздавалось осторожное постукивание в дверь.

— Да, да, — говорила бабушка. — Войдите.

В дверь просовывалась умильно улыбающаяся физиономия Елизаветы Григорьевны.

— Тысяча извинений, — бормотала она, — но нельзя ли потише? У меня от этой музыки голова разболелась.

— Сейчас кончаем, — сухо произносила бабушка.

— Тысяча извинений. — Елизавета Григорьевна победоносно исчезала.

Бабушка подходила к Гришке, виновато разводила руками. Гришка шумно вздыхал, бережно опускал крышку, бормотал «спасибо» и уходил, сохраняя на лице то отрешенное выражение, которое было у него, когда он занимался.