Юрий Додолев - Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

Огромные, черные глаза приковывали к себе. Когда я смотрел на Галку, мне казалось: моя душа соприкасается с чем-то таинственным…

— О чем думаешь, Антон? — спрашивает Галка.

— Ни о чем.

Я лгу. Я вспоминаю то, что слышал от Вековухи незадолго до ухода в армию.

…В тот день я задержался на работе. Пришел домой, вижу — Вековуха. Она сидела наискосок от бабушки, выпрямившись на стуле. Из-под расстегнутого пальто виднелась кофта, тоже расстегнутая, под ней другая, третья и, кажется, четвертая. Кофты напоминали капустные листья, а Вековуха — кочерыжку.

Последнее время я виделся с Вековухой редко и теперь с удовольствием поздоровался с ней.

— Вишь, какой вымахал! — сказала Авдотья Фатьяновна. — Одно слово, верста.

— Высокий, — подтвердила бабушка.

Ее щеки слегка порозовели, глаза светились. Чувствовалось, бабушка рада Вековухе. «Бабушке полезно поболтать, — подумал я. — Она совсем осиротела, все время одна и одна».

Топка была раскрыта. Жарко мерцали крупные, золотисто-малиновые угли. По ним пробегали синеватые всполохи. Сбоку от печи лежала связка сухих дощечек, перевитых ржавой проволокой.

— Авдотья Фатьяновна принесла, — сказала бабушка, когда я взглянул на дощечки. — Две связки! Одну мы истопили, а другую про запас оставили.

— Еще довоенные. — Вековуха скупо улыбнулась.

— Спасибо, — сказал я. — Только себя не обделите.

— Не обделю, — ответила Авдотья Фатьяновна. — Мою комнату натопить — раз фыркнуть.

Иней на стеклах потемнел, на обоях появились мокрые пятна. Я присел перед топкой на корточки. В лицо пахнуло жаром. «Каждый бы день так топить», — подумал я.

Из висящего на стене репродуктора послышался стук часов.

— Сделай погромче, — попросила бабушка. — Сейчас сводку передавать будут.

Репродуктор она купила в самом начале войны и теперь по нескольку раз в день выслушивала одну и ту же сводку. В сорок первом году с бабушкиного лица не сходило выражение скорби, а после сталинградских событий она часто слушала сводку с улыбкой удовлетворения, кивая головой в такт словам диктора.

Я крутанул до отказа колесико с надписью «громкость». Голос диктора произнес: «В течение 8 декабря западнее и юго-западнее Кременчуга наши войска, преодолевая сопротивление и контратаки противника, продолжали наступление… В излучине Днепра, юго-западнее Днепропетровска, наши войска вели бои местного значения, в ходе которых овладели несколькими сильно укрепленными опорными пунктами противника. В районе северо-восточнее Черняхова наши войска вели ожесточенные бои с противником, в ходе которых нами оставлено несколько населенных пунктов…»

Мы выслушали сводку молча. Когда раздалась музыка, Авдотья Фатьяновна пробормотала, ни к кому не обращаясь:

— Вишь, какие дела. То он нас теснит, то мы его.

— Так всегда на войне бывает, — сказал я.

Вековуха помахала на лицо ладонью, вытерла пот кончиком шерстяного платка.

— Снимите пальто, — сказал я. — Жарко ведь.

— Ничего, — возразила Авдотья Фатьяновна, — жар костей не ломит. — Покопавшись в недрах своего пальто, она извлекла небольшую банку с чем-то темным. — На-ка. — Она протянула банку мне.

— Что это?

— Варенье.

— Варенье? — Бабушка приподнялась в кресле. — Откуда оно у тебя, Авдотья Фатьяновна?

— Нашла. — Вековуха улыбнулась. — Стала под кроватью убирать и нашла. Еще довоенной варки. С крыжовника. Он у меня в тот год подгорел. Выбрасывать жалко было. Я его переложила в банки — и под кровать. Забыла про него. А теперь нашла. Это вам, к чаю.

— Что ты, что ты! — запротестовала бабушка. — Лучше себе оставь.

— Оставила, — сказала Вековуха. — Я две банки нашла. Я не очень-то такое люблю: оно на сахаре. Я больше на меду уважаю. Раньше по десять банок на зиму заготовляла.

— Сейчас чай пить будем, — сказала бабушка. — Выпьешь с нами, Авдотья Фатьяновна?

— Не откажусь, — Вековуха сняла пальто, повесила его на свободный крючок.

Варенье оказалось чуть горьковатым, очень густым. Оно походило на расплавленные, слипшиеся в один ком «подушечки», которые продавались до войны в продмагах. Мы пили чай с вареньем, как с конфетами, вприкуску. Вековуха пила с блюдечка, шумно втягивая жидкость. Бабушка прихлебывала чай из своей любимой чашки с тонкими, почти прозрачными стенками, на которых красовались розы. Она очень любила эту чашку и даже обыкновенную воду пила только из нее. Стаканы бабушка терпеть не могла. А я, наоборот, предпочитал стаканы. Обхватив стакан ладонями, чуть приподнимал его, делал глоток и поспешно ставил на стол: чай был крутой кипяток.