Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Комната стала другой. Со стенами в тот самый советский цветочек, с крашеным дощатым полом и самое главное — с мебелью. Стол, провисшая кровать, тумбочка, прикрытая вязаной салфеткой, и шкаф — монументальный, нелепый, с пустой глазницей зеркала, который они втроем еле-еле выволокли по частям, а потом папа порубил его на дрова. Рядом со шкафом Юки увидела другую дверь, узкую и заманчиво приоткрытую. Раздумывать было некогда, деловитое пошлепывание раздавалось совсем близко. Юки бросилась к этой двери, дернула за холодную металлическую ручку и юркнула внутрь.

В свете фонарика она разглядела ровные ряды полок с какими-то горшками, кастрюлями, коробками. Бледные соленья плавали в банках, как зародыши в формалине. Это была кладовка. Маленькая, глухая, безвыходная, которую родители сломали, чтобы присоединить к комнате…

Шлеп-шлеп-шлеп, — послышалось за дверью. Юки подперла ее тяжелой коробкой с каким-то хламом, а сама забилась в дальний угол, в труху и паутину. Дверь скрипнула, дрогнула, и Юки с ужасом вспомнила, что открывается она наружу и коробка никак этому не помешает.

Дверь снова скрипнула — существу, похоже, удалось добраться до ручки. Юки представила, как девочка висит там и раскачивается, пытаясь открыть. Дверь тяжелая, подумала Юки, у нее не получится… И тут же увидела в дрожащем пятне света детские пальцы, вползающие в щель. Юки подскочила к двери и дернула ручку на себя. Пальцы исчезли, с той стороны раздался визг, дверь снова закрылась наглухо.

— Уходи! — заревела Юки.

И в то же мгновение поняла, что это не ее руки изо всех сил тянут дверь на себя. Это были чужие, взрослые руки с потемневшими лопаточками ногтей, но она ощущала их как свои. Чувствовала прохладу дверной ручки и саднящую боль от воспаленного чужого заусенца на чужом указательном пальце. Юки бросила отчаянный взгляд вниз и увидела чужое тело — плотное, грудастое, в синем байковом халате, пропахшем луком.

— Уходи-и-и! — взвыла Юки надтреснутым бабьим голосом, и все закачалось, поплыло, затянулось зеленоватой, как ряска, пеленой…

Рано утром ее нашли Пашка и Катя. Юки сидела в углу пустой комнаты, обхватив руками колени. Как только скрипнула половица, она распахнула покрасневшие глаза и дико уставилась на вошедших.

— Ну? — Катя опустилась на корточки рядом с ней. — Кого видела?

Заикаясь и перескакивая, Юки рассказала о ночных событиях. Катя слушала так, будто все понимала, а потом еще и отругала Юки — за камни, за полынь, за круг из соли. Юки растерянно хлопала ресницами, ужас от пережитого сменялся недоумением и обидой, а Катя гнула свое: и так вокруг неизвестно что творится, нельзя в магию играть, будь она хоть десять раз выдуманная. Лучше подумала бы своей крашеной головой, не дразнит ли она тараканьими рунами кого не надо, не приманивает ли всяких…

Спорить Юки не стала: сейчас ей было не до защиты своих магических прав. Катя заставила ее собрать вещи и увела к себе. Там, напившись травяного чая и съев по Катиному требованию какую-то таблетку, Юки постепенно успокоилась. Тогда Катя велела рассказать все еще раз, по порядку. И слушала очень внимательно, даже делала пометки в блокноте, а Юки рассеянно удивлялась — что это она так интересуется? Неужели знает что-то или даже умеет? Живет одна, скрытно, с тварями водяными и земляными возится, волос темный и в рыжину отдает — чем Катя не ведьма?..

Ближе к концу повествования Юки со страшной силой потянуло в сон, и Катя отправила ее на второй этаж, где уже было постелено.

— А соль есть? — еле справившись с зевотой, спросила Юки.

— Я тебе дам соль! Спи давай, не доберется она до тебя, по такой-то лестнице.

Точно, успела подумать Юки, зарываясь головой в подушку, знает что-то…

Шел дождь, и дорожка превратилась в хлюпающее тесто. Разбухший от влаги сад казался неузнаваемым, и дело было не только в дожде. У калитки, где росли кусты крыжовника, теперь почему-то была старая яблоня, а там, где мама посадила лилии, вздрагивала картофельная ботва. Она обернулась и посмотрела на дом — добротный, темно-зеленый, с резными наличниками и тюлевой пеной на окнах. Вот, значит, каким он был раньше. А внутри, наверное, и обои в цветочек, и кладовка, и таз, об который все спотыкаются.

Но надо было идти дальше, к забору. Там самое лучшее место — лиловые ирисы, пестрые астры осенью, там никто не побеспокоит…

В руках был продолговатый кружевной сверток, а под мышкой — тяжелая, волочащаяся по грязи лопата. От одной только мысли, чтобы приподнять кружево, посмотреть, что под ним, становилось страшно и больно. Надо просто закопать поглубже, чтобы никто не добрался, не разбудил. Хорошо, что земля сейчас мягкая.