Дарья Бобылёва - Вьюрки [журнальный вариант]

Он воровато оглянулся, по подбородку стекал липкий сок.

— Уходите! — севшим голосом крикнула Юки, барабаня согнутыми пальцами по стеклу. — Перестаньте! Вы больной!

Она была воспитанной девочкой и даже сейчас не решилась перейти на «ты». А Кожебаткин вдруг страшно испугался, сорвался с места и нырнул в малинник. Колючие ветки сомкнулись над ним, покачались и успокоились, и огород снова дремал под луной, как будто ничего не было.

Наутро выяснилось, что кто-то ограбил магазин. Точнее, деревянный ларек недалеко от исчезнувшего поворота, в нормальные времена снабжавший Вьюрки продуктами. Торговала в нем усатая, всегда завернутая в шаль Найма Хасановна. На одном из собраний было решено, что отныне магазин считается складом, с которого можно брать продукты только в случае крайней необходимости, под надзором Наймы Хасановны, записывавшей, кто, сколько и почем взял. Сначала она брала деньги, но дачники все чаще просили записать в долг, и денежный оборот сошел на нет.

Вор разбил окно и вытянул все, что смог достать через решетку, — несколько пачек макарон, сахара и манной крупы. Собравшиеся поужасаться дачники разговорились и выяснили, что это не первый случай за последние несколько дней. У кого-то уменьшилось количество огурцов и помидоров в огороде, у кого-то пропала мука, буквально только что стоявшая в шкафу, а у рыбачки Кати исчез садок с еще живыми голавлями — она, правда, грешила на кошек. Громче всех негодовала Света Бероева: у нее унесли гречку прямо из подпола.

Все понимали, что ограбил и магазин, и соседей не безликий «кто-то», а сошедший с ума Кожебаткин. И странное поведение его давно заметили, и внезапную страсть к собирательству, и на своем участке его видела не только Юки. Валерыч и вовсе наблюдал, как Кожебаткин трусит к своей даче с его, Валерыча, сахарницей в руках, но там осталась всего пара кусочков рафинада, да и связываться с ненормальным стариком показалось неудобно и гадко.

Бероеву так не казалось. Он подошел чуть позже, посмотрел на разбитое окно, послушал разговоры и, выцепив из толпы Никиту, Валерыча и длинношеих братьев Дроновых, отправился к даче Кожебаткина, чтобы «поговорить».

Дача была наглухо заперта, веранда и окна — занавешены тряпками, заложены фанерками и картонками. На стук никто не вышел. Бероев собрался ломать дверь, но Никита начал его отговаривать — пожилой ведь человек, голодал, и с головой уже плохо. К Никите, миролюбиво рокоча, присоединился Валерыч, водивший знакомство чуть не со всеми Вьюрками и имевший даже в выпуклых глазах Бероева некоторый авторитет. В итоге идти на крайние меры и вскрывать дачу не стали. Договорились вместе караулить старика, когда он выйдет на промысел, а потом проводить до дома и забрать оттуда похищенные припасы. Но Валерычу надо было покосить траву на участке, Дроновы отправились к бывшему фельдшеру Гене пробовать его экспериментальную бражку из одуванчиков, а Бероев во всеуслышание поскандалил со Светой, и ему стало не до Кожебаткина.

С наступлением темноты Кожебаткин сам напомнил о себе. Визг и звон бьющегося стекла вспороли теплое нутро дачной ночи. Кричала Клавдия Ильинична, и было удивительно, что она, важная и плавная, исполненная царственного достоинства, может так пронзительно визжать. Сбежавшиеся на участок дачники обнаружили ее на веранде. Председательша сидела в углу, привалившись к стене, и зажимала рукой кружевную рубашку на обширной груди, а по кружеву расползалось страшное красное пятно…

Вышедшую ночью на веранду Клавдию Ильиничну насторожило тихое шуршание из погреба. Решив, что там орудуют мыши, она распахнула дверцу в полу и опустила вниз горящую свечу. В тот же миг из погреба чумазым голым пугалом выметнулся безумный Кожебаткин с яблоком в зубах. Председательша выронила свечу и принялась, крича, бить дикое видение по чему придется. Кожебаткин, пытаясь удрать, извивался и толкал Клавдию Ильиничну, громко щелкая зубами. В пылу боя они приблизились к окну, Кожебаткин укусил председательшу за руку, разбил в отчаянном броске стекло и убежал.

Рука распухла, синеватые ямки от сточившихся кожебаткинских зубов снова и снова наполнялись кровью, пока Тамара Яковлевна, охая, промывала рану перекисью. На участке образовалась гудящая толпа. Многих интересовал вопрос, каким образом чертов сумасшедший проник в запертый снаружи на задвижку погреб. Никита Павлов, трезвый и одержимый желанием быть полезным, спустился вниз. Он долго водил свечой, осматривая сырые стены, по которым скакали тени от банок с закрутками, а потом потрясенно выругался.