Эмили Барр: Вся правда и ложь обо мне

Я не сразу понимаю, о чем речь. Жасмин указывает куда-то в сторону большого мира за стенами школы и улицы под названием «эстрада де Гавеа». Я поворачиваюсь и смотрю на нее – на Жасмин, мою подругу. У нее открытое лицо, она слегка улыбается. Сегодня она в черном платье и сандалиях из ремешков, футболку с эмблемой «Школы английского в фавеле» она не надела, потому что у нее нет уроков.

В соседнем классе дети поют про алфавит.

Жасмин придвигает стул и садится рядом.

– А зачем ты ее искала? – спрашивает она, и до меня доходит: хоть ее слова ранили меня, как нож, пока что для меня ничто не изменилось. – Господи, так она недавно вышла из тюрьмы ?

– Ты про какую женщину? – спрашиваю я и слышу, как легко и небрежно звучит мой голос.

Странно.

– Да знаешь, она остановила меня как-то на улице несколько недель назад и спросила, где школа английского. И с тех пор часто попадается в округе. Крупная такая.

Я смотрю в лицо Аманде Хинчклифф.

Вспоминаю толстуху.

Смотрю на лицо.

Вспоминаю ее.

Смотрю.

Невероятно, но факт: Жасмин мгновенно поняла, что это один и тот же человек. Да, она располнела, но заключенным, наверное, не разрешается качать пресс в камерах и совершать пробежки по тюремному двору. А лицо у нее такое же, как раньше, похожее на мое, но я не замечала этого, а Жасмин заметила.

Мысленно я перебираю все случайные встречи с этой женщиной. Я видела ее, когда бомжевала. Видела, когда познакомилась с Аной и впервые пришла сюда, в школу. Она всегда была где-нибудь неподалеку: сидела в кафе, попивала кофе, наблюдала, еле заметно улыбалась. Я думала, она из местных. И собиралась как-нибудь заговорить с ней.

– Охренеть, – вырывается у меня, и Жасмин оборачивается в сторону класса. Но меня не слышали – ученики как раз называют хором цвета. – Жасмин, послушай. Я обещала рассказать тебе правду, и расскажу.

Жасмин гладит меня по плечу, и я не протестую.

Я рассказываю ей все. До мелочей, ничего не упуская. Говорю, что на самом деле меня зовут Элла Блэк, что месяц назад у меня были лиловые волосы, а потом перехожу к тому, что гораздо труднее выговорить. Рассказываю, что дома была несчастна, что со мной дружили только Лили и мой мнимый парень, гей Джек. И немножко о Бэлле. Комната нужна другим волонтерам, поэтому мы переходим наверх, в нашу спальню, и я рассказываю про тайный ночной побег в Рио и показываю снимок, на котором мы с Кристианом танцуем на улице. Объясняю, как я узнала, что меня удочерили, как напала на свою мать, а потом выяснила, при каких обстоятельствах попала в приемную семью. Рассказываю, как спала под открытым небом, как незнакомец тащил меня за ногу, как я украла сумку на пляже.

И объясняю, что это чудовище – моя мать.

Все это время я сохраняю спокойствие, ведь здесь Жасмин, она ловит каждое мое слово, кусает губу, но не визжит и не ужасается тому, что все это время жила со мной в одной комнате, одалживала мне вещи и делала кофе, когда он был мне остро необходим. Я помню, что Бэлла во мне, но ей незачем завладевать мною сейчас, потому что здесь Жасмин. Белла приберегает себя напоследок. Я точно знаю.

– Итак, – говорит Жасмин с таким великолепным спокойствием, что так и тянет обнять ее, – как же ты хочешь поступить?

Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов.

НАЙДИ ЭТУ ЖЕНЩИНУ.

Позднее .

МЫ ДОЛЖНЫ НАЙТИ ЕЕ.

Сама знаю .

ЯСНО. ТАК ВОТ И НАЙДИ.

Нельзя впасть в бешенство и накинуться на эту женщину – мой поступок будет означать только, что я такая же, как она. Но никакими действиями или словами я не смогу помешать Бэлле разыскать ее, поэтому даже пытаться не буду, ведь я – Бэлла, а Бэлла – это я, и мы разыщем наше чудовище и посмотрим ему в глаза, об этом мы уже договорились.

– Пойду искать ее, – говорю я.

– И я с тобой.

В кои-то веки в кафе ее нет. И в другом тоже. Мы спускаемся с холма, но нигде не видим ее. Эта женщина раньше всегда была где-нибудь поблизости, ее первой из местных я стала узнавать в лицо. А теперь ее здесь нет.

– Мы найдем ее, – уверяет Жасмин.

Она подходит к ближайшему мототакси и заводит разговор на своем примитивном португальском – широко разводит руки, показывая, что речь идет о более крупном человеке, чем она сама, спрашивает, не видел ли кто-нибудь такого. Ее собеседник пожимает плечами и спрашивает у товарища. А я, растерянная, сижу за столиком в «Супер-сукос». Все случилось так быстро, что пока не укладывается у меня в голове; я убеждаю себя, что не может эта женщина быть действительно Амандой Хинчклифф. И правда, неужели ее могли отпустить в Бразилию сразу после выхода из тюрьмы? Ничего не понимаю.