Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

Стояло самое начало лета, время сезона дождей еще не подошло, иначе река поднялась бы как на дрожжах. Пока еще можно было кое-как дойти до Бамбукового острова вброд, а вот через месяц-полтора — едва ли. У того берега я увидела плот, привязанный синей нейлоновой веревкой к вбитому в землю деревянному колышку. Я не помнила, чтобы раньше на берегу был такой колышек. Когда отец или кто-то из братьев переправлялись на остров, они просто вытаскивали плот на берег, никогда не оставляли его в воде. Мать рыхлила землю за домом. Ее фигурка с мотыгой показалась мне какой-то слабой, а движения — неумелыми. Потому-то она и не выходила работать в поле. Кошке, которую мать взяла из дома, казалось, очень нравится на новом месте, она с озорным видом носилась по острову и совсем не походила на ту противную вальяжную лентяйку, которой я ее помнила. Я хотела было крикнуть матери, чтобы она приплыла за мной на плоту, но вдруг заробела: мать может и не послушаться. Эта мысль очень меня огорчила. Заметив, что я присела на песок закатать штанины, деревенские уставились на меня со своих грядок. Я бросила туфли на берегу и ступила в реку. Вода на отмели была теплая, я видела гальку на дне, видела, как снуют под ногами причудливые рачки, головастые, но без хвостов. Нежные темно-зеленые водоросли легонько щекотали мне икры. Я ступила на поросший мхом камень, поскользнулась, и меня качнуло назад, — хорошо хоть колобки не полетели в реку. Я крепко сжала теплый белый ящичек и вдруг поняла, как важна для меня эта ноша, — даже слезы на глаза навернулись: ведь я несу матери еду. Я не могла вспомнить, когда в последний раз делала для нее что-нибудь доброе. Только теперь я поняла, как много значит для нас мать. От моей бабки отец научился держаться с женой начеку, жить в постоянной тревоге, как бы она не сбежала. Его настороженность со временем превратилась в привычку, которая незаметно повлияла и на братьев, и на меня. Я не могла припомнить, чтобы кто-нибудь из нас за все эти годы хоть раз что-то сделал для матери.

Почти добредя до того берега, я окликнула мать. Получилось испуганно, как у ребенка, который вот-вот утонет и зовет маму. Из зарослей бамбука выскочила кошка и замерла у воды, громко мяукая: то ли радовалась мне, то ли пыталась прогнать незваного гостя. Мать обернулась, на ее сумрачном против света лице читалось недоумение: она явно не ожидала увидеть меня на берегу. Отложив мотыгу, мать пошла навстречу, вытирая руки о нарукавники. Ее вежливо выраженное удивление очень меня задело, хотя вообще-то у матери всегда было такое лицо, просто раньше я этого не замечала.

— Случилось что? — спросила мать. Она стояла на прибрежном песке и смотрела, как я выхожу из реки, заметила ящичек у меня в руках и встревоженно предупредила: — Мне здесь всего хватает.

Ясно было, что, раз ей всего хватает, видеть она меня не хочет, да и братьев с отцом тоже.

Я огорченно сунула матери алюминиевый ящичек, нагнулась и раскатала штанины. Они насквозь промокли и противно облепили ноги.

— Тетушка Юй передала. Меня отец послал, проведать. — Я сухо объясняла, зачем пришла, ожидая, что мать по крайней мере побеспокоится из-за моих сырых штанин, но она молчала. Когда мать открыла ящичек, ее худое лицо на миг будто посветлело, а меня кольнула совесть: наверное, надо было взять для нее что-то из дома, пусть она ничего и не просит, хоть бутылку сурепного масла…

Мать разбила на острове две большие грядки, на целый му. Из влажной земли пробивались нежные желтые ростки, наверное, капусты. Еще мать срубила пару бамбуковых деревьев и соорудила позади хижины загон для птицы, там пушистые утята с озябшим видом жались друг к другу. Мать сказала, что утят у нее ровно сотня. Я глядела на грядки и на утят и понимала, что она нескоро к нам вернется. Следом за матерью я зашла в хижину, прибранную так же чисто, как бывало у нас дома. Всюду стояли старые, знакомые вещи. На дрова для стряпни мать пускала топляк, который собирала на отмели; у очага из больших валунов лежала аккуратная поленница. У нас на кухне даже плита была облицована кафелем, и готовили мы без хлопот, на газе. Но казалось, хозяйка вовсе не замечает, до чего же убога ее хижина, и судя по тому, в каком порядке содержался старый скарб, жилось матери куда лучше, чем я представляла. Она выложила колобки тетушки Юй в щербатую миску и поставила ящичек на скамейку рядом со мной, но не дала его мне в руки и не предложила угоститься. Я чувствовала, что между нами нет той непринужденной близости, которая должна быть у матери и дочери; раньше, дома, я никогда этого не замечала. Кажется, с тех пор, как я выросла, мы никогда вот так с ней и не сидели — тихо, рядышком. А про братьев и говорить нечего.