Дун Си - Жизнь без слов. Проза писателей из Гуанси [антология]

На моей памяти мать всегда была неразговорчива, особой ласки мы с братьями от нее не видели. Почти все время она проводила дома, присматривая за детьми и хлопоча по хозяйству. Впрочем, матери жилось лучше, чем другим привозным женам: ей не нужно было работать в поле. Бабку нашу я не застала, но, говорят, она была женщиной суровой и учила отца одной науке: не давай жене высовываться. «Высовываться» — значит самой решать, что сказать, как жить и на что тратить деньги, словом — почти все. И ни за что нельзя раскрывать душу перед женщиной, тем более привозной. Наверное, наставляя своего сына, бабка позабыла, что сама она тоже женщина. Похоже, моя мать не давала отцу поводов для беспокойства, мыслей о побеге у нее не было, она вообще редко выходила из дому, хотя отец давно разрешил ей переправляться на пароме, чтобы ездить на рынок.

Тетушка Юй тоже была из привозных, они с матерью хорошо ладили, как-никак больше двадцати лет жили по соседству. Тетушка Юй часто приходила со своего огорода к дверям нашей кухни поболтать с матерью. На местном наречии они обе говорили не чисто, в каждом слове слышался отзвук говора их родных мест. Это словно клеймо: со временем ты и сам о нем позабыл, а оно по-прежнему тут как тут. Мать и тетушка Юй обращались друг к другу «сестрица», беседовали о житейских делах и ничем не отличались от остальных деревенских женщин. Только иногда я замечала, как они вдруг замолкают на полуслове, в такие секунды их лица становились задумчивыми и печальными. Потом резкий крик петуха или собачий лай выводил соседок из оцепенения, мать и тетушка Юй тревожно взглядывали друг на друга, будто только что очнулись от сна, и тут же отводили глаза — казалось, они обе знают что-то, но молчат. Я никак не могла понять, что же с ними такое.

Мать переселилась на Бамбуковый остров, но я часто видела, как тетушка Юй идет к задней двери нашей кухни со своего огорода. На полпути она вспоминала, что матери здесь больше нет, и понуро брела к себе.

— Что творится с моей мамой? — однажды спросила я тетушку Юй. Она покачала головой, лицо у нее сделалось таким серьезным, что я даже испугалась. Наконец наша соседка вздохнула и туманно ответила:

— В пятьдесят познаешь волю Неба [106] Несколько измененная цитата из Конфуция: «В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет я обрел самостоятельность. В сорок лет я освободился от сомнений. В пятьдесят лет я познал волю Неба. В шестьдесят лет научился отличать правду от неправды. В семьдесят лет я стал следовать желаниям моего сердца и не нарушал ритуала» (цит. по пер. Л. С. Переломова). . Состарившись, боишься умереть на чужбине.

Как-то вечером отец отправил меня на Бамбуковый остров проведать мать. К тому времени она уже полмесяца жила отдельно. Братья, казалось, не видели ничего страшного в том, что мать перебралась на остров, и совсем перестали бывать дома, объясняя это тем, что там теперь никто им не готовит. Отец сказал, что все они — скоты, и вид у него при этом был такой, словно он всегда очень ценил жену. А вот мне казалось, что братья у отца и научились ни во что ее не ставить.

На самом деле я знала, что вечерами отец ходит к реке и смотрит оттуда на Бамбуковый остров. Иногда он подолгу сидел на берегу. Песок там порос низким колючим кустарником, таким густым, что ребенок мог укрыться в нем с головой. Отец приходил к берегу, выбирал куст и садился за ним, прячась от чужих глаз. По вечерам из хижины на Бамбуковом острове виднелся слабый огонек керосиновой лампы: там не было электричества. Мерклый свет ложился на хрустальную гладь реки, и к отцу по воде тянулась туск лая дорожка. Иногда мать выходила из хижины, за ней следовала длиннющая тень, падавшая от света керосиновой лампы. Она шла по бледному берегу к реке, набирала воды в ведро и возвращалась обратно. Отец сидел в кустарнике, не сводя глаз с одинокой хижины на одиноком острове, и порой приходил домой далеко за полночь. Не знаю, о чем он думал там, на берегу, в темноте. По утрам я часто видела на стуле его куртку, впитавшую речную сырость.

— Ходил посмотреть, жива ли еще, — объяснял он мне.

Вечер тогда выдался знойный. Я пришла к реке, неся с собой белый алюминиевый ящичек для еды. Внутри лежали четыре рисовых колобка, обернутые свежими лотосовыми листьями. Их дала мне тетушка Юй. Узнав, что я собираюсь на Бамбуковый остров проведать мать, она загодя замочила рис, выварила его, скатала в колобки, сбрызнула смесью соевого соуса и кунжутного масла и обваляла в жареном фарше, потом завернула колобки в свежие лотосовые листья — пахло из ящичка замечательно. У нас в деревне такие колобки больше никто не готовил, а в родных местах тетушки Юй это было традиционное угощение. На нашем острове встречались блюда изо всех уголков страны: привозные жены, такие как моя мать, везли из родных краев местные рецепты. А вот мать никогда не готовила нам то, что ели у нее дома, она словно хотела начисто позабыть прошлое и жила, не оглядываясь назад.